Сад искусителя

— Не выдаю свои источники, — он очаровательно улыбнулся и, подмигнув, приобнял за плечи, разворачивая от дверей лифта.

— Мы с вами не в детективе, — буркнула она, но запал догнать Адама успел схлынуть.

Ну, догнала бы и чего дальше? Получила бы совет не лезть не в свое дело в лучшем случае, а то и вовсе пожелание совершить пешее эротическое путешествие. Забавно, но дальше посылов фантазия не работала, хотя он ее вроде как убил…

— Откуда тебе знать, что не в нем?

— А я тоже своих информаторов не выдаю! Да и кто бы стал писать такой несуразный детектив? Разве что этот… как его там? А, трагедь-мейкер, во!

Змей на несколько секунд задумался, потом рассмеялся.

— Да, — кивнул он. — Этот точно мог.

Вот так нежданчик!

— Вы?.. Вы его читали?

— Читал. Когда пытаешься найти общий язык со своим ребенком, еще и не такое прочитаешь. Нам, можно сказать, повезло.

Нам?.. Хотя да, ей, похоже, тоже придется. Только чего делать, если ужасы попадутся? Пролистывать? Или назло Адаму отморозить уши? Мол, сам виноват, что уперся к блондину. Надо было сторожить! И в том же духе.

— А ты, смотрю, в сад собралась? — отвлек от мыслей про «домашку по литературе» Змей.

Ева кивнула, разом забыв все реплики, что придумала, пока поднималась сюда.

— Составить компанию?

— А? Да. Да-а! С экскурсией, если можно.

Ответом была почти неядовитая улыбка.

Выход располагался все там же на первом этаже, просто спускаться нужно было по лестнице, затем пройтись по коридору до конца, выбрать крайнюю правую дверь. В открывшейся прихожей с высоким крытым крыльцом Змей достал из резного шкафа на ножках длинное пальто с меховой оторочкой и высокие сапоги, отсылающие своим видом куда-нибудь в век восемнадцатый или чуть дальше.

«А че не валенки?» — удивился «голос разума».

Ева с ним не согласилась, потому что соболя с валенками не сочетались, но спорить не стала.

— Время неравномерно? — спросила она обувающегося Змея.

— Течение, — уточнил он. — Течение времени в мирах разнится, да. Еще и путь развития цивилизации сильно влияет на ее достижения.

— Хараппская выигрывает?

— Милая, это не соревнование. Случается, конечно, что одни смотрятся привлекательнее других, но везде можно найти свои плюсы. В твоей ветке, например, это искусство. Как сказал один местный писатель: «Искусство рождается в страдании1». А другой, что «страданиями душа совершенствуется2».

— Ох уж это бесполезное счастье! — Ева наигранно всплеснула руками.

— Ну, может, однажды оценишь, — не стал спорить Змей. — А пока застегнись-ка получше и надень весьма полезные перчатки.

Она послушалась, и через минуту они вышли на мороз. Из-за зимы было темно, и только фонари, расставленные вдоль вычищенных андроидами тропинок, мягко светились, разгоняя вокруг себя тьму. Да, этого света не хватало на весь сад, хотя Змей вполне мог позволить себе более роскошную иллюминацию, но Еве так нравилось куда больше — смотрелось загадочно и романтично. А еще неожиданно красиво. Она всегда думала, что зима — это если не холодно, так сыро, если не скользко, то мокро, и всегда убитая обувь. Добавьте сюда недосып, авитаминоз, неудобную одежду и разные простудные заболевания, и забудьте, что этим временем года можно наслаждаться.

Сейчас все было иначе, и даже холод почти не чувствовался. Они шли, не разговаривая, и снег хрустел у них под ногами. В темноте за пределами фонарей покрытые инеем стояли невысокие деревья. Вверху над головами — самые настоящие звезды, которые Ева так давно видела в последний раз, что успела забыть, как те нравились ей в детстве. Она долго простояла, задрав голову, пытаясь отыскать знакомые созвездия, но ничего похожего так и не нашла, даже большой и малый ковш — видимо, совсем чуждый мир, раз такое дело. Или полушарие? Обернулась к Змею, соображая, как правильно задать вопрос.

— Иная ветка миров, — без слов понял он. — Ты на звезды, получается, посмотреть хотела?

— На деревья.

— Деревьями лучше всего по весне любоваться, когда цветут, — и обвел рукой двор, призывая темные силуэты за фонарями в свидетели своей правоты.

— А я в прошлый раз из окна смотрела, снега совсем много нападало. Прям сплошные сугробы, а не сад.

Змей пожал плечами:

— Метели. Здесь они часто случаются.

— Значит, мне она не приснилась!

— Почему? Одно другому не мешает.

Ну да, в чем прав — в том прав. Ева еще немного покрутилась, поглазела по сторонам, но ничего интересного не обнаружила. Были, конечно, роскошные качели справа от нее, даже с очищенной до них тропинкой, но идти и морозить на них жопу не хотелось, как и просто оставаться на улице. Потому что такие/не такие глаза не видели ничего необычного, ничего объясняющего поведение Адама. Так-то оно и понятно: раз Сапольски не объяснил, то ей-то куда соваться?

— Идем обратно? — заметив разочарование у нее на лице, предложил Змей.

Ева кивнула и взяла его за подставленный локоть.

— Не спросишь?

— А вы разве ответите честно?

— Отвечу.

Она задумалась. С чего ей вдруг не верить? Если Змей попробует соврать, проведение его уличит, как тогда Адама, когда мальчишка рассказывал о своей предыдущей жизни.

— Что с ним не так?

— Совесть мучает, — Змей снова пожал плечами, точно так же как это обычно делал Адам.

— От угрызений совести люди в лихорадке не бьются!

— Нормальные — да.

«А Адам — ненормальный!» — обрадовался «голос разума», и Ева пожалела, что его нельзя пнуть.

— И чего он такого натворил? Стоп! Давайте сразу сговоримся, что вы не будете заводить шарманку про мое убийство в прошлой тушке. Оно вон всего лишь пересадкой души оказалось, так что не считается. Это все из-за погибшей жены, да?

Нет.

Ответная улыбка была грустной и совсем неядовитой.

— Ту смерть он целиком и полностью проработал. А вот от своей недавней ты совершенно зря отмахиваешься. Но не будем, так не будем.

— И?

— И еще он гордый. Патологически. Сам таким был, знаю, о чем говорю. И гордость эта мешает ему просто попросить прощения, а ведь порой только это и требуется.

— И?

— И, — Змей грустно усмехнулся и, прикрыв глаза, качнул головой.

Она почти возмутилась, но провидение оказалось быстрее.

Искупление.

Искупление? Этот дурак сам себя терзает в надежде на искупление? Вместо банальных извинений, которые вполне были бы приемлемы?

— Идиот!