Сага о Кае Лютом

Леофсун вытащил ножи, к которым привык больше, чем к мечу. Брони на нем не было вовсе, как и шлема. Впрочем, и Красимир не был готов к бою: только пояс с оружием оставил на себе.

Они встали друг напротив друга и медленно пошли по кругу. Красимир сделал несколько выпадов вперед, проверяя прыткость противника. Длинный меч и высокий рост играли ему на руку. Невысокий щуплый Леофсун с двумя ножами, один — скрамасакс длиной в локоть, второй — короткий, лезвие едва ли с ладонь, не казался грозным воином. Да еще и скрытые руны…

Красимир из очередного выпада резко перешел в плотный натиск: удары почти без замаха часто рубили воздух. Рысь уворачивался, всё время пятясь назад, а когда до стены остался всего шаг, он вдруг кувыркнулся князю под ноги, полоснул по икре и поднялся за его спиной. Красимир тут же развернулся, но Леофсун успел располосовать ему плечо.

Любопытно, каков дар князя? Лишь бы не как у Отчаянного, а то крови из него вытекало немало.

Снова ложные выпады, снова плотный натиск, только на сей раз Красимир ждал чего-то такого. Зря Рысь не вытащил меч, потому он никак не мог подобраться ближе. Я лениво отлепился от стены, чтоб подсобить своему хирдману, коли что. Мы тут не в круге чести и не на божьем поединке, и ударить в спину я не побоюсь.

Леофсун вертелся, как головастик в иссыхающей луже. Князь его снова припер к стене. Я шагнул вперед и остановился, услышав нежелание Рыси. Его огонек прямо-таки полыхал задором и восторгом перворунного. И началась пляска! Рысь вдруг подпрыгнул к самой крыше, ударил Красимира ногой в лицо, извернулся в полете и пнул его в спину. Затем его руки замелькали быстрее, чем крылья воробья. Я ждал брызг крови, но Рысь бил не ножами, а кулаками с зажатыми в них рукоятями. Что-то у кого-то хрустнуло.

Звякнул оброненный нож. Леофсун тут же схватил Красимира за запястье правой руки и сильно выкрутил, вынудив того бросить меч. Я мысленно перебирал тех, к чьим дарам он обратился: Дометий, Болли, Трехрукий, клетусовец-ловкач, Сварт… Удар за ударом Леофсун перепробовал все боевые дары.

— Сторхельт? — простонал князь. — Ты же сторхельт!

— Не угадал, дядя, — усмехнулся Рысь, вогнал скрамасакс Красимиру в грудь и скривился, переживая приход благодати.

Одиннадцатая руна. Давно пора! Сколько битв он прошел с того момента, как стал хельтом? Пустынные твари, Брутусово поместье, коняки, ночной бой в Раудборге… А у него ведь нет никакого условия!

Я отрубил князю голову и взял ее с собой.

Внизу нас поджидали уже закончившие свой бой хирдманы. Они не стали играть со своим противником и быстро убили дружинника. Тот и порезать никого не успел.

Кое-как отделавшись от благодарного купца, мы отправились на площадь, где подвесили за волосы княжью голову к деревянному столбу, на котором прежде висело главное городское клепало. Пусть народ полюбуется.

* * *

На следующее утро мы открыли для прохода реку, а заодно и Мостовые ворота. Ни к чему одной половине Раудборга отгораживаться от второй. Да и нам так было проще. Охранять город я не собирался. Пусть купцы сами ставят своих людей на ворота и на пристань, ульверы же за ними присмотрят.

Я не опасался внезапной атаки еще и потому, что за седмицу купцы не успеют отправить весточку и получить подмогу от соседних княжеств или от тех же вингсвейтаров.

Так что мы отлеживались, отдыхали, зализывали раны, перебирали оружие и броню, чтоб оставить себе лучшее. И ждали обещанного серебра.

Купцы каждый день подходили ко мне и заводили разговоры о слишком большой дани, о собственной бедности, о жадности покойного Красимира, который забирал себе всё мыто, о коняках, что мешают доброй торговле. Два-три раза я их послушал, а потом надоело. Я запретил ульверам пускать ко мне купцов, вон, пусть Простодушный с Хальфсеном и Милием отдуваются.

В целом, я готов был снизить виру. Пусть не десять тысяч марок серебра, а хотя бы пять! Это уже немалое богатство. Да что там… Огромное богатство! Невероятное! Немыслимое! Но если уступить с самого начала, купцы будут давить еще и еще. Посоветовавшись с ульверами, я решил, что соглашусь уменьшить дань лишь в самом конце, перед уходом из Раудборга.

К Жирным я так и не пошел. Решил играть с ними до последнего. Каждый день я останавливался напротив их ворот, недолго смотрел и уходил, так и не заглянув в гости. Потом и мои хирдманы переняли это. Весь день с утра до вечера ульверы по двое-трое стояли возле их двора, громко переговаривались, швыряли камни в ограду, обсуждали, когда же их хёвдинг прикажет запалить этот дом. Те, кто знал всю историю, не раз упоминали огромный долг Жирных передо мной, называли и сто золотых марок, и тысячи годрландских илиосов.

На четвертый день Милий поведал, что лавки Жирных теперь обходят стороной даже жители Раудборга. По городу ходили слухи о страшной каре, которую обрушит на них пришлый воевода. Соседи наполняли бочки водой и держали их поближе к той стороне, где жили Жирные.

На шестой Жирные сдались и пришли ко мне. Точнее, самый старший из Жирных — старик с даром чуять ложь. Он сильно изменился за этот год: ушла надменность, и взгляд из сытого-довольного стал просительным. Так-то лучше! Я до сих пор не мог забыть, как он говорил, сколько заплатит за мой товар, и что я не смогу созвать вече, потому письменами Хотевита с записанным долгом хоть задницу подтирай. А еще именно этот старик послал тех воинов, из-за которых сорвался Альрик.

И вся моя выдержка полетела в Бездну!

Пятьдесят марок? Долг? Да плевать! Жирные не откупятся одним лишь серебром.

Старик пошатнулся от испускаемой мной рунной силы.

— Почтенный Кай Эрлингссон! — прохрипел Жирный. — Я безмерно счастлив, что ты вернулся в Велигород, ведь теперь мой род сможет вернуть долг.

Он судорожно вдохнул, постучал по своей груди и продолжил:

— С прошлой весны это тяготило мою душу и не давало жить спокойно.

Вот же лживая сука! В тот раз он говорил со мной через толмача, а сейчас вспомнил нордскую речь.

— К моему великому огорчению, описи переданных нам товаров не сохранилось, потому долг я рассчитал неточно.

Если бы письмена лежали передо мной, я бы швырнул их старику в лицо, но для пущей важности я заранее передал их Милию. По моему знаку бывший раб положил перед Жирным два договора: первый был написан Хотевитом еще в Раудборге, а второй составлен законником в Гульборге.

Пятьдесят две марки золотом! Вот сколько стоит «честное» слово и доброе имя Жирных.

Старик быстро просмотрел оба договора, даже фагрские письмена ему не стали помехой, закашлялся и лишь потом сказал:

— Мой внук не разбирается в ценах, к тому же в Годрланде тот же товар зачастую стоит дороже, чем здесь…

— Ты со мной торговаться вздумал? — прошипел я. — Хватит!

— Прошу простить, я не посмел бы…

Но было уже поздно!

— Вепрь! Забери все, что он принес, и посчитай.

Ульверы быстро обыскали и купца, и его людей, открыли принесенный сундук, взвесили серебро и золото, что там лежали.

— Марок тридцать будет, если пересчитать на золото.

— Тридцать, — медленно сказал я, глядя на старика. — Тридцать…