Сага о Кае Лютом

Твари нам пока не попадались, скорее всего, разбегались, почуяв сразу столько высокорунных воинов. Мне же с ростом стаи становилось всё тяжелее и тяжелее. Столько людей, и многие сильнее меня. В них бурлили всякие чувства: страх, злость, опаска, жажда боя, и всё это вливалось в меня постоянно. Дар Рагнвальда размывался и словно бы истончался. Я уже не всегда мог отыскать среди сотен огней своих ульверов. А еще я чувствовал, что скоро наступит мой предел. Скоро я не смогу взять в стаю ни одного человека. Для меня это выглядело как поляна в лесу, где каждый старается развести себе отдельный костер. Поначалу это легко, там умещается и двадцать костров, и сто, но люди всё приходят и приходят, им становится тесно, места для костров всё меньше и меньше. И недалек тот день, когда на поляну не влезет даже небольшой огонек.

А по ночам я сражался вместе с ульверами и с дельфинами, страдал от ран, мерз под ледяными ветрами, всматривался в ночную даль, чуя приближение новой твари. Я даже спросил у Простодушного, как он нынче ощущает стаю, что снится ему. Херлиф сказал, что чувствует и прибавку сил, и новые дары. Мир и впрямь становился шире и богаче, но ничуть не понятнее, чем прежде. Слух, нюх, зрение — всё поменялось. В каждом хирде обязательно есть тот, кто может угадывать тварей издалека благодаря своему дару. Но Херлифу не снились чужие сны, и его не терзали чужие страсти.

После очередного хирда я всё же подошел к Рагнвальду и предупредил, что скоро мой дар не сможет вобрать ни одного человека. Тогда конунг остановился на ближайшем острове и отправил меня с несколькими воинами на охоту, чтобы добыть недостающую до сторхельта руну. Конечно, это были лучшие из лучших: Гейр, Стиг Мокрые Штаны и еще трое конунговых дружинников. И конечно, никто не собирался давать мне сражаться с тварью один на один.

Я чувствовал себя горшком с кипящим маслом, который бережно несли к Гейрову острову, боясь расплескать или выронить. Это изрядно злило, ведь я всегда полагался лишь на свои силы и на силы своего хирда, но бучу не поднимал.

Мы отошли от херлида почти на сутки и лишь тогда приметили тварь. Ну как приметили, скорее ощутили ее семнадцать рун. Сама она была почти невидима среди льдов и снегов Северного моря из-за прозрачно-белого меха. Когда сторхельты распяли на льду многохвостую лисоподобную тварь, вогнав в лапы тяжелые копья, мне оставалось лишь отыскать ее сердца и пронзить их. Но ни кипящая благодать, ни заветная пятнадцатая руна не порадовали меня. Я лишь попросил Скирира не наказывать моих сыновей слишком тяжелым условием.

После Стиг протянул мне бурдюк:

— Тут сердце очень сильной твари. Рагнвальд подобрал для тебя лучшее.

Будто я не вольный хёвдинг, а сраный жеватель угля, балованный ярлов сынок, которому отец дарит и хирд, и руны, и броню.

Я отошел в сторону, разрезал ножом бурдюк, кое-как выковырял из закаменевшего на морозе жира здоровенное черное сердце, которое выглядело так, будто отлито из железа. Покрутил в руках, повертел, а потом вонзил в него зубы.

Для перехода в сторхельты проводник не нужен. Во мне уже была твариная плоть, и сейчас я всего лишь усиливал тело, а не менял его. Потому я грыз мерзлое сердце, не чувствуя ни запаха, ни вкуса, проглатывал, почти не жуя, и снова откусывал. Я ощущал, как ползет вниз по горлу каждый кусочек, как он хладным камнем ложится в желудок. И больше ничего.

Кусок твариной плоти становился всё меньше, а кроме неприятной тяжести в животе, я ничего не почувствовал. Может, Скирир не хочет, чтобы я становился сторхельтом вот так? Может, ему весь этот поход не по душе? Вдруг он ждал, что я сам справлюсь с Бездной, лишь при помощи своего хирда, а не воинов со всех Северных островов? Но я уже не мог отступить и всё грыз и грыз клятое сердце, пока мои руки не опустели.

Я опустился на лед и стал ждать. Вряд ли Стиг прихватил с собой два сердца той твари. Может, у нее и вовсе было лишь одно. Если ничего не выйдет, тогда я попытаюсь съесть другие сердца.

Но думал я не о сторхельтах и не о будущем сражении, я думал о замершем море под собой. Правда ли там спит бог-предатель? И лишь его дыхание согревает воду, от чего тают льды? Где его голова и где ноги? Наверное, голова лежит к югу, раз там раньше сходит снег. Хотя сейчас чудилось, будто я чувствую Хагрима через ледяную и водную толщи. Будто он смотрит на меня со дна пропасти и медленно выдыхает тяжелый воздух. Иначе почему лед вокруг меня стал таким теплым? И ветер не резал кожу острыми порывами, а нежно гладил, точно весенний бриз. И хотя уже стемнело, я будто сидел под лучами жаркого годрландского солнца. Скинул меховой плащ, снял шапку и рукавицы и смотрел, как плавится в ладони обломок льда.

Тудум!

Гулко ударил бодран.

Тудум!

Звонко зажурчали весенние ручьи.

Тудум!

Захрустели ветки под чьими-то шагами.

Я по-прежнему сидел на льду, и вокруг не было видно ни души. Лишь слышалась рунная сила конунговых посланцев, что ждали неподалеку. Так откуда же бодран? Где ручьи и ветки?

Тудум!

Гулко ударило сердце.

Тудум!

Забурлила кровь в моих жилах.

Тудум!

Захрустели мои кости, наливаясь небывалой силой.

Я перешагнул третий порог. Я стал сторхельтом!

Удар кулаком, и по льду поползла глубокая трещина. Хорошо! Мне было хорошо! Будто до этого дня я сидел в тесной скорлупе и лишь сейчас сумел выбраться наружу. И воздух изменился на вкус, и цвет ночного неба стал ярче, и холод приятно щекотал кожу.

Может, и впрямь люди, что не сумели дойти до пятнадцатой руны, лишь беспомощные и жалкие яйца, укрывшиеся под теплым покровом богов? Может, мы начинаем жить, лишь когда получим достаточно силы? А каково будет, если дойти до двадцатой руны? Наверное, тогда едва вылупившийся птенец оперится и взлетит в небо!

Я просидел на том месте до самого утра, всё никак не мог насытиться этим воздухом и яркими красками утренней зари. Затем встал, перекинул ненужный более плащ через плечо и вернулся к своим провожатым.

Гейр кивнул, приветствуя теперь равного себе. Стиг махнул рукой, мол, пора двигать обратно, к херлиду.

Конунг, едва мы вернулись, спросил, поменялось ли что в моем даре. Единственное, что я пока мог понять, — моя поляна раздалась вширь, и теперь там могло поместиться столько костров, что даже все Северные острова не смогут переполнить ее.

— Хорошо, — сказал Рагнвальд. — Дадим тебе еще несколько рун. До двадцатой вряд ли доберешься, но еще две-три успеешь получить.

Я недовольно нахмурился. Снова вот так? Убивать распятых на льду тварей?

— Нет, — вдруг возразил невесть откуда взявшийся Фродр. — Больше нельзя!

— Почему? — удивился конунг.

— Не тот путь. Нельзя!

Высокий тощий Фродр стоял напротив Рагнвальда и упрямо сверлил его единственным глазом. Я уже не мог разглядеть в этом Мамировом жреце своего старого друга. Он будто и впрямь исчез вместе с прежним именем. Фродр больше походил на бриттландского Ворона, на Эмануэля или на Однорукого, чем на себя самого.