Сальватор

– Да, знаю, Жибасье. Но самые известные истины, слетая с ваших губ, звучат по-новому, и это радует. Вы – просто кладезь мудрости, Жибасье!

Жибасье скромно потупился.

– Мое обучение началось в семинарии, Ваше Превосходительство, – сказал он. – А закончил я его под руководством самых изощренных богословов… То есть нет, я его еще не закончил, я продолжаю повышать свое образование и поныне. Но должен вам признаться, Ваше Превосходительство, что особенно глубоко я изучил вопросы, как надо растить, воспитывать и обучать молодежь. О, в этих вопросах мои учителя, иезуиты, великие специалисты! Такие великие, что должен сказать, что я не мог всегда следовать за ними теми путями, на которые они хотели меня наставить. Но, хотя я иногда и расходился с ними во взглядах на обучение, я надеюсь, что многое почерпнул в их школе. И если я когда-нибудь стану министром образования, я первым делом проведу полную, всеобщую и радикальную реформу всей нашей системы образования, которая страдает тысячью и одним недостатком.

– Хотя я и не полностью разделяю ваше мнение на этот счет, Жибасье, – сказал господин Жакаль, – я думаю, что в этом важном вопросе нужно многое изменить. Однако позвольте мне сказать вам, что в настоящий момент меня интересует вовсе не воспитание детей, а то, как вы смогли так выдрессировать вашу собачку Карамель.

– О! Это проще простого, Ваше Превосходительство!

– А конкретнее?

– Немного ласки и сильных ударов.

– Как долго она у вас, Жибасье?

– Я взял ее себе после смерти маркизы.

– Кого вы называете маркизой?

– Одну мою любовницу, Ваше Превосходительство. Она была хозяйкой Карамели.

Господин Жакаль приподнял очки и посмотрел на Жибасье.

– Вы любили какую-то маркизу, Жибасье? – спросил он.

– По крайней мере она любила меня, Ваше Превосходительство, – со скромностью в голосе ответил Жибасье.

– Настоящую маркизу?

– Я не могу утверждать, Ваше Превосходительство, что она ездила в королевских каретах… Но я видел ее дворянскую грамоту.

– Примите мои поздравления, Жибасье, и одновременно мои соболезнования, поскольку вы одновременно сообщаете мне о существовании и о смерти этой аристократки… Значит, она умерла?

– Во всяком случае, она так мне сообщила.

– Получается, что вас, Жибасье, не было в Париже в тот момент, когда случилось это несчастье?

– Да, Ваше Превосходительство, я был на юге.

– Куда отправились по причинам здоровья, как вы имели честь сообщить мне?

– Да, Ваше Превосходительство… Однажды утром ко мне прибежала Карамель, которая была немым, или скорее слепым свидетелем нашей любви. На шее у нее находилась записка, где маркиза сообщала мне, что умирает в соседнем городе и что посылает Карамель передать мне последнее прости.

– О, от этой истории хочется рыдать! – сказал господин Жакаль, шумно сморкаясь, нарушая тем самым наивные и честные правила поведения. – И вы удочерили Карамель?

– Да, Ваше Превосходительство. Шесть или восемь месяцев тому назад я занялся ее воспитанием, и вот я возобновил его с того момента, где прервал. Она стала моей подругой в играх, моей наперсницей, перед которой я открывал свои переживания. А спустя неделю у меня уже не было от нее никаких тайн.

– Какая трогательная дружба! – сказал господин Жакаль.

– Действительно, очень трогательная, Ваше Превосходительство. Ибо в наше время, когда интересы возобладали над чувствами, очень трогательно видеть, как животные проявляют к вам признаки любви, в которой вам отказывают люди.

– Это очень горькое, но справедливое замечание, Жибасье!

– Увидев после глубокого освидетельствования, что Карамель – очень умное и ласковое животное, – продолжал Жибасье, – я решил проверить степень ее сообразительности и воспользоваться ее чувствительностью. Для начала я научил ее отличать людей в богатых одеждах от короткополой бедноты. Она стала за двести шагов отличать мужлана от дворянина, аббата от нотариуса, солдата от банкира. Но я не сумел победить в ней инстинктивного страха перед жандармами. Я напрасно старался убедить ее в том, что эти охранники общественного порядка являются любимцами правительства. Едва она чуяла издалека жандарма, пешего или конного, в партикулярном платье или в мундире, как она подбегала ко мне, поджав хвост, с беспокойством в глазах, показывая косым взглядом в направлении, откуда должен был появиться ее враг. И тогда, чтобы не подвергать бедное животное ненужным волнениям, я сворачивал с дороги и принимался искать какое-нибудь убежище, куда не мог проникнуть взгляд этого природного врага моего бедного животного. Из Тулона в Париж я вернулся, соблюдая все эти меры предосторожности…

– И все, разумеется, из-за нее, а не из-за вас?

– Конечно же, для нее! В обмен на это и из чувства признательности она ни в чем мне не отказывала. Даже в тех вещах, при которых страдало ее чувство собственного достоинства, которое у нее, несомненно, есть.

– Объясните мне более доходчиво, что именно вы хотите этим сказать, Жибасье. После того, как я увидел, как она вела себя с Бабиласом, у меня в отношении Карамель появились определенные планы.

– Карамель всегда будет считать для себя великой честью участвовать в претворении в жизнь планов, которые вы имеете в отношении нее, Ваше Превосходительство.

– Итак, я слушаю вас.

– Так вот, это – одна из многих услуг, которые это очаровательное животное мне оказало…

– Одна из сотни?

– Одна из тысячи, Ваше Превосходительство! Когда нам пришлось прожить около недели в одном из провинциальных городов… Я не стану утомлять вас его названием, поскольку провинциальные городки напоминают уродливых женщин тем, что похожи один на другой… Так вот, когда мы проезжали один из провинциальных городков, где обстоятельства заставили нас пожить несколько дней, мы узнали о том, что там проживала самая древняя аристократка департамента, у которой был самый старый из местных мопсов. Эти два реликта жили на первом этаже дома, расположенного на одной из самых безлюдных улиц городка. Что-то вроде тамошней улицы Юльм. Однажды утром, проходя мимо этого дома, я увидел эту маркизу, вышивавшую на круглых пяльцах. А ее мопс стоял, опершись лапами на подоконник, и глядел в окно…

– Вы не путаете ли его с собакой Броканты?

– Ваше Превосходительство, окажите мне честь, поверив, что в самые мрачные моменты моей жизни, то есть именно тогда, когда ветер дует с востока, я умею, словно Гамлет, отличить сокола от совы, а уж тем более мопса от пуделя.

– Признаюсь, Жибасье, что был неправ, прервав ваш рассказ. Продолжайте, друг мой. Вы – настоящий отец открытий, большой изобретатель.

– Я стал бы хвастаться последней похвалой, Ваше Превосходительство, если бы из этой обширной похвалы, которой вы соизволили меня наградить, не понял бы, какой печальный конец ожидает всех изобретателей.

– Я на этом не настаиваю.

– Тогда, с позволения Вашего Превосходительства, я позволю себе продолжить нить моего повествования.

– Продолжайте, Америк Жибасье.

– Так вот, сначала я убедился в том, что в доме жили всего трое: мопс, маркиза и старуха служанка. Потом, поскольку, проходя мимо, я увидел через окно столовую… Вы, вероятно, не знаете, что я – большой любитель живописи?

– Не знаю. Но от этого мое уважение к вам только возрастает, Жибасье.

Жибасье поклонился.

– Поскольку я увидел через окно столовой, – продолжил он, – две прелестные картины Ватто, на которых изображены сценки из итальянской комедии…

– Вы также любите итальянскую комедию?

– В живописи, да, Ваше Превосходительство… Таким образом мысль о том, как бы заполучить эти две картины, занимала меня весь день, стала моим сном в течение ночи. И тогда я посоветовался с Карамель, поскольку без ее помощи я не мог ничего поделать.

– Ты видела мопса этой помещицы? – спросил я ее.