Сальватор
Шрифт:
«Монсеньор,
ознакомившись с постановлением правительства относительно его отъезда в Рошфор, Его Императорское Величество поручило мне проинформировать Вашу Светлость о том, что он отказывается ехать туда ввиду того, что все дороги забиты и он не видит достаточных гарантий своей безопасности.
Кроме того, по прибытии вместо назначения император полагает, что он будет находиться там в качестве пленника,
Вследствие этого император намерен находиться под арестом в Мальмезоне в ожидании решения герцога Веллингтона о его участи и правительство может объявить о покорности императора. Наполеон останется в Мальмезоне в полной уверенности в том, что против него не будет предпринято ничего, что не было бы достойно народа и правительства.
Граф Бекер».
Мы видим, что Наполеона уже не величали «величеством», хотя князь Экмюль продолжал оставаться «светлостью».
Подобный ответ мог повлечь за собой определенные строгости.
И днем прибыла новая депеша. Вначале могло показаться, что речь в ней шла об отъезде императора. Наполеон открыл ее и прочел следующее:
ПРИКАЗ ВОЕННОГО МИНИСТРА ГЕНЕРАЛУ БЕКЕРУ
Париж, 28 июня 1815 года.
«Господин генерал,
Вам надлежит с частью охраны, которая расположена в Рюэле и находится под вашим командованием, сжечь и полностью разрушить мост в Шату.
Я отдал также приказ войскам, находящимся в Курбевуа, разрушить мост в Безонсе.
Для контроля за проведением этой операции я посылаю одного из моих адъютантов.
Завтра я направлю войска в Сен-Жермен. А пока оставайтесь охранять эту дорогу.
Офицеру, который доставит вам это письмо, поручено лично доставить мне рапорт об исполнении этого приказа».
Генерал Бекер стал ждать решение императора.
А тот, сохраняя полное спокойствие, протянул ему письмо.
– Что прикажете, Ваше Величество? – спросил граф Бекер.
– Исполняйте отданный вам приказ, – ответил император.
Генерал Бекер немедленно отдал соответственные приказания.
Вечером генерала вызвали в Париж. Он уехал в восемь часов.
Наполеон не стал ложиться спать, желая дождаться возвращения генерала.
Тот вернулся к одиннадцати часам.
Император немедленно послал за ним.
– Ну, – спросил он, едва генерал вошел, – что же происходит в Париже?
– Там творятся странные вещи, сир. Вы просто не поверите.
– Ошибаетесь, генерал: начиная с 1814 года я уже ничему не удивляюсь. Говорите же, что вы там увидели.
– Да, именно увидел, сир! У Вашего Величества просто удивительный дар угадывать. Прибыв в здание военного министерства, я встретился с одним человеком, который выходил из кабинета князя и на которого я вначале не обратил особого внимания.
– И кто же это был? – с нетерпением спросил Наполеон.
– Князь соизволил лично мне об этом сказать, –
продолжил генерал. «Вы узнали человека, который только что вышел отсюда?» – спросил он. «Я не обратил на него внимания», – ответил я. «Так вот, знайте, что это мсье де Витроль, агент Людовика XVIII».Наполеон не мог подавить в себе легкую дрожь.
Генерал же Бекер продолжал:
– «Так вот, дорогой генерал, – сказал мне военный министр, – этот мсье де Витроль, агент Людовика XVIII, прибыл от Его Величества (Людовик XVIII снова стал «Его Величеством») с предложением, которые, на мой взгляд, весьма приемлемы для нашей страны. Настолько приемлемы, что, если удастся, я завтра поднимусь на трибуну и постараюсь нарисовать картину нашего положения для того, чтобы внушить необходимость принятия проектов, которые должны послужить делу нашего государства».
– Значит, – пробормотал Наполеон, – национальные интересы теперь заключаются в возвращении Бурбонов… И вы ничего на это не ответили, генерал?
– Ответил, сир. – «Господин маршал, – сказал я ему, – я не могу скрыть своего удивления по поводу того, что вы приняли решение, которое может предопределить судьбу империи и способствовать второй Реставрации. Поостерегитесь брать на себя такую ответственность. Возможно, еще есть средства для того, чтобы остановить и отбросить врага, да и Собрание, как мне кажется, после того, как оно проголосовало за Наполеона II, вовсе не желает возвращения Бурбонов».
– А что же он на это ответил? – живо спросил император.
– Ничего, сир. Он вернулся в свой кабинет и передал мне новый приказ об отъезде.
В полученном генералом приказе говорилось, что, если Наполеон промедлит с отъездом еще сутки, никто не будет отвечать за его безопасность.
Император на это ничего не сказал, будто и не было этого приказа.
Хотя в его положении уже не приходилось ничему удивляться, его поразила все же одна вещь: то, что вопрос о возвращении Бурбонов обсуждался господином де Витролем с князем д'Экмюлем, который одновременно вел переговоры и с ним, Наполеоном. Ведь именно он прислал на остров Эльбу господина Флери де Шабулона для того, чтобы рассказать ссыльному императору об обстановке в стране и заявить, что Франция готова была принять его и ждала.
А когда пришла весть о высадке императора на землю Франции, бывший начальник штаба Наполеона был настолько скомпрометирован, что отправился укрыться к господину Паскье, работавшему главным хирургом госпиталя Инвалидов, с которым познакомился в армии и на преданность которого мог рассчитывать.
Итак, Наполеон ошибался: его еще кое-что могло удивить.
Он приказал готовиться к отъезду на следующий день.
А пока велась подготовка к отъезду императора, произошла сцена, которая могла иметь самые серьезные последствия.
Один из тех людей, кто с болью в сердце наблюдал за той нерешительностью, с которой Наполеон, покорный велению Бога, медлил покинуть вначале Елисейский дворец, потом Мальмезон, был наш старый знакомец, господин Сарранти, томящийся в данный момент в заключении и готовящийся заплатить головой за упрямую преданность императору.
Со дня возвращения Наполеона он беспрестанно уважительно внушал своему генералу, что с такой страной, как Франция, ничто не было окончательно потеряно: маршалы были забывчивы, министры неблагодарны, сенат подл, но народ и армия оставались ему верны.