Сальватор
Шрифт:
– Я хочу сказать, что был очень прав, когда противился введению осадного положения, считая это крайней мерой. И теперь мы его, слава богу, вводить не будем!
Затем он повернулся к префекту полиции:
– Вы сказали мне, мсье, что без осложнений в связи со смертью Манюэля и казнью господина Сарранти вы вполне в силах остаться хозяином положения, не так ли?
– Так, сир.
– Так вот, вам больше не приходится опасаться никаких осложнений. С этого самого момента господин Сарранти свободен. У меня в руке неоспоримое доказательство его невиновности.
– Но… – удивленно произнес префект полиции.
–
– О, сир! Сир! – произнес монах, благодарно протянув руки к королю.
– Ступайте, мсье, – сказал Карл X, – и не теряйте ни минуты!
Затем он повернулся к монаху.
– У вас есть восемь дней на то, чтобы оправиться от тягот и лишений вашего паломничества, брат мой, – сказал он. – Через восемь дней вы придете в тюрьму.
– О, да, сир! – воскликнул монах. – Мне поклясться?
– Клятв ваших мне не нужно. С меня достаточно вашего слова.
И король снова повернулся к префекту полиции.
– Ступайте, мсье, – сказал он, – и проследите, чтобы все было сделано так, как я хочу.
Префект полиции поклонился и вышел. Монах пошел за ним следом.
– Не соблаговолит ли Ваше Величество объяснить мне все это?.. – решился задать вопрос министр юстиции.
– Объяснение самое что ни на есть короткое, мсье, – сказал король. – Возьмите вот этот документ: в нем доказательство невиновности господина Сарранти. Я поручаю вам сообщить его содержание господину министру внутренних дел. Полагаю, что он испытает некоторое смущение, узнав имя настоящего убийцы и признав в нем того самого человека, кандидатуру которого он поддерживал. Что же касается монаха, то, поскольку правосудие все же должно свершиться, позаботьтесь о том, чтобы его дело было рассмотрено в самое ближайшее время… И еще, мсье, возьмите этот нож: как-никак улика.
И, предоставив министру юстиции свободу выбора: уехать ли домой или проследовать за ним, король, весь светясь от радости, вернулся в гостиную, где его ждал обер-егермейстер.
– Так что, сир? – спросил гот.
– Охота состоится завтра, дорогой граф, – сказал король. – Постарайтесь, чтобы она удалась на славу!
– Позвольте сказать вам, Ваше Величество, – произнес обер-егермейстер, – что никогда еще я не видел у вас на лице такого счастливого выражения.
– Да, дорогой граф, – ответил на это Карл X. – За четверть часа я помолодел лет на двадцать.
Затем он обратился к ошеломленным министрам.
– Господа, – сказал он, – после только что полученных новостей господин префект полиции заверяет, что завтра в Париже все будет спокойно.
И, поприветствовав их взмахом руки, он в последний раз прошелся по салонам, предупредил дофина о том, что охота все же состоится, сказал грациозный комплимент герцогине Ангулемской, поцеловал герцогиню Беррийскую, потрепал, как любящий дед, за щечку герцога Бордосского, – ни дать ни взять: буржуа с улицы Сен-Дени или с бульвара Тампль. После чего ушел в свою опочивальню.
Там он подошел к висящему напротив кровати
барометру, радостно воскликнул, увидев, что прибор показывает хорошую погоду, помолился, лег и заснул, бормоча слова утешения.– Спасибо, Господи! Завтра будет прекрасная погода для охоты!
Вот именно вследствие этих-то описанных нами событий и случилось то, что, проникнув в камеру господина Сарранти, Сальватор увидел, что она была пуста.
Глава CXIV
Попробуем заняться политикой
Среди персонажей, сыгравших роковую роль в драме, которую мы излагаем читателям, есть один, о существовании которого, так мы по крайней мере надеемся, они еще не полностью забыли.
Мы хотим поговорить о полковнике Рапте, отце и муже Регины де Ламот-Удан.
Само собой разумеется, что благодаря деньгам, взятым у мэтра Баррато, и возвращению писем, похищенных Жибасье, дело с письмами не получило никакой огласки.
Однако же для того, чтобы лучше объяснить сцены, которые за этим последуют, мы просим у наших читателей дозволенья в нескольких словах повторить то, что мы уже так пространно говорили о графе Рапте.
Петрюс так описал его портрет:
«Этот человек холоден и неподвижен, словно мрамор. Кажется, что некий природный инстинкт тянет его к земле. Глаза его тусклы, словно матовое стекло, и без того тонкие губы всегда поджаты. Нос имеет округлую форму. Цвет лица напоминает пепел. Голова его подвижна, лицо почти никогда. Если наложить ледяную маску на живое лицо, не прекращая в то же время подачи крови, этот анатомический шедевр мог бы дать некоторое представление о лице этого человека».
Регина со своей стороны набросала его моральный, или скорее аморальный облик.
Она сказала ему в первую ночь после свадьбы, когда произошла та ужасная сцена, которую мы вам нарисовали:
«Вы одновременно честолюбец и расточитель. У вас большие запросы, и эти большие запросы толкают вас на совершение больших преступлений. Перед совершением этих преступлений кто-нибудь другой отступил бы, но только не вы! За два миллиона вы женитесь на вашей же дочери. Вы продадите вашу жену, чтобы стать министром…»
Затем она добавила:
«Слушайте, мсье, хотите знать все, что я о вас думаю? Хотите узнать раз и навсегда, что таится в глубине моего сердца? Знайте же, что там то самое чувство, которое вы испытываете ко всем и которое я никогда раньше не испытывала ни к кому на свете: это ненависть. Я ненавижу вас за вашу амбициозность, я ненавижу вас за ваше высокомерие, я ненавижу вас за вашу подлость. Я ненавижу вас всего, с головы до ног. Поскольку весь вы состоите из лжи и обмана!»
Граф Рапт перед своим отъездом в Санкт-Петербург, куда был послан, как мы помним, с очень важной миссией, имел таким образом с точки зрения внешнего облика мраморное, застывшее лицо, а с точки зрения морали – камень за пазухой.
Давайте посмотрим, изменилось ли что-нибудь из этого за время его поездки к северному полюсу.
Дело было в пятницу 16 ноября, то есть накануне выборов. Приблизительно два месяца спустя после тех событий, о которых мы рассказали в предыдущих главах.
16 ноября в «Мониторе» был напечатан указ о роспуске палаты депутатов и о созыве окружных избирательных комиссий на 27 ноября.