Сальватор

– Ну, Ксавье, – произнес аббат взволнованным голосом, поднеся к глазам ладонь, словно бы для того, чтобы смахнуть слезу, – что я тебе говорил? Обманывал ли я тебя, говоря о репутации этого несравненного человека?

– Мсье! – сказал граф Рапт, словно устыдившись подобной похвалы.

– Несравненного! И я не буду отказываться от своих слов. Более того, я заявляю, что не буду знать, как вас отблагодарить, если вы сможете устроить для Ксавье заказ на исполнение десяти фресок, которыми мы решили украсить стены нашей бедной церкви.

– Ах, брат, брат, это уж слишком! Ты ведь прекрасно знаешь, что эти фрески – обет, который я дал во время болезни нашей несчастной матери, и что ты все равно получишь их, будут они оплачены или же нет.

– Конечно. Но этот обет превосходит твои силы, несчастный! Выполняя его, ты умрешь с голода. Поскольку, господин граф, у меня всего лишь маленький приход, доходы от которого принадлежат моим беднейшим прихожанам. А у тебя, Ксавье, всего и богатства, что твоя кисть.

– Ты ошибаешься, брат, у меня еще есть вера! – сказал художник, возводя очи горе.

– Вы только послушайте его, господин граф, только послушайте! Это ведь ужасно, не правда ли?

– Господа, – сказал граф Рапт, вставая, чтобы дать братьям понять, что аудиенция закончена, – через восемь дней вы получите официальное письмо с заказом на написание десяти фресок.

– Хочу заверить вас сто, тысячу, миллион раз в том, что мы в вашем полном распоряжении, в том, что мы примем самое деятельное участие в завтрашней великой битве, – сказал аббат. – Позвольте нам еще раз сказать вам, что мы – ваши самые преданные слуги и за сим удалиться?

Говоря это, аббат Букемон низко поклонился графу Рапту и сделал вид, что и впрямь собирается уже уйти, но тут его брат Ксавье несколько грубо схватил его за руку и сказал:

– Одну секунду, брат! Мне тоже надо кое-что сказать господину графу Рапту. Вы позволите, господин граф?

– Говорите, мсье, – сказал тот, не имея сил скрыть некоторое разочарование.

Братья были слишком сообразительными, чтобы не понять его нетерпение. Но они сделали вид, что ничего не случилось, и поэтому художник бесстыдно произнес:

– Мой брат Сюльпис, – сказал он, указывая на аббата, – только что говорил вам о моей скромности и застенчивости. Позвольте же и мне, господин граф, поговорить о его бескорыстии, которое, по-моему, неизлечимо. Сначала я хочу сказать одно: я согласился прийти сюда, несмотря на мое нежелание беспокоить вас, только для того, чтобы помочь ему и попросить вас проявить к нему всю вашу снисходительность. О, если бы речь шла только обо мне, поверьте, господин граф, я никогда бы не посмел нарушить ваш покой. Мне лично ничего не нужно, у меня есть моя вера! А если бы мне что-нибудь и было нужно, я мог бы подождать. Ведь я, кстати, постоянно говорю себе, что мы живем в такое время и в такой стране, где те, кого сегодня называют великими мастерами, едва ли достойны мыть кисти Беато Анжелико и Фра Бартоломео! И почему все это, господин граф? Потому что у современных художников нет веры. А у меня она есть. И таким образом мне не нужно ничто и никто. Следовательно, мне не о чем просить. Для себя лично по крайней мере. Но когда я смотрю на моего брата, моего бедного брата, на святого, который перед вами, мсье, когда вижу, как он раздает беднякам эти тысячу двести франков, которые приносит ему его приход, и оставляет себе деньги только на то, чтобы купить вина, которым он по утрам крестит младенцев, сердце мое сжимается, господин граф, язык становится более свободным, и я не боюсь показаться навязчивым. Ибо прошу я уже не для себя, а для моего брата.

– Ксавье, друг мой! – лицемерно протянул аббат.

– О, тем хуже. Я уже начал говорить. Теперь вы знаете, господин граф, что вам надо сделать. Я ничего вам не говорю, ничего не навязываю. Я все предоставляю вашему благородному сердцу. Мы ведь не из тех людей, которые приходят к кандидату и говорят:

«Мы – владельцы и редактора газеты. Вам нужна наша поддержка – платите. Давайте заранее оговоримся о цене за нашу услугу, и мы вам ее окажем». Нет, господин граф, нет, слава богу, мы не из таких.

– Да разве есть такие люди, брат? – спросил аббат.

– Увы, да, господин аббат, есть и такие, – сказал граф Рапт. – Но, как сказал ваш брат, вы не из их числа. Я займусь вами, господин аббат. Пойду к министру по делам культов, и мы с ним постараемся по меньшей мере удвоить ваши скромные доходы.

– О, Господи, господин граф, вы ведь знаете, что уж если и просить, то уж лучше что-нибудь стоящее. Министр, не смея вам ни в чем отказать, поскольку вы как депутат держите его в кулаке, так же легко предоставит вам приход, дающий шесть тысяч франков дохода, как и приход с тремя тысячами дохода. Это не для меня, Боже упаси! Я питаюсь хлебом и водой, но вот мои бедняки, или скорее бедняки Господа нашего! – добавил аббат, подняв глаза к потолку. – Они будут благословлять вас, господин граф, а когда я скажу им, кто сделал им такое благо, они станут молиться за вас.

– Вручаю себя их молитвам и вашим, – сказал граф Рапт и снова встал. – Считайте, что новый приход вы уже получили.

Братья снова повторили свой маневр.

Они направились уже было на выход в сопровождении кандидата, посчитавшего своим долгом проводить их до двери, но тут аббат снова остановился.

– Да, кстати, – сказал он. – Чуть было не забыл, господин граф…

– Что еще, господин аббат?

– Недавно в моем приходе Сен-Манде, – ответил аббат полным печали голосом, – скончался один из наиболее почитаемых во всей христианской Франции людей. Человек большого милосердия и огромной веры. Имя этого святого, несомненно, вам знакомо.

– Как его звали? – спросил граф, безуспешно стараясь догадаться, куда клонит и какую новую дань потребует сейчас с него этот аббат.

– Его звали видам [23] Гурдон де Сент-Эрем.

– О! Да, Сюльпис, ты прав, – прервал его Ксавье. – Да, этот человек – истинный христианин!

– Я был бы недостоин того, чтобы жить на свете, – сказал господин Рапт, – если бы не знал имени этого благочестивого человека!

– Так вот, – сказал аббат, – этот несчастный почтенный человек умер, ничего не оставив в наследство своей недостойной семье и завещав Церкви все свое имущество: как движимое, так и недвижимое.

23

Видам – наместник епископа. (Прим. изд.)

– Ах! Ну зачем поднимать эти горькие воспоминания? – сказал Ксавье Букемон, поднося к глазам платок.

– Затем, что Церковь не какой-нибудь неблагодарный наследник, брат.

Затем, после этого преподанного Ксавье урока благодарности, он повернулся к господину Рапту.

– После него осталось, господин граф, семь неизданных томов религиозных писем. Это настоящее наставление верующим, второе издание «Подражания Иисусу Христу». Мы решили начать публикацию этих шести томов. Отрывок из них вы сможете увидеть в следующем номере нашего журнала. Я подумал о вас, брат во Христе, и, предупреждая ваше желание приобщиться к этому прекрасному и поучительному произведению, подписал вас, как почетного читателя, на сорок экземпляров.

– И правильно сделали, господин аббат, – сказал будущий депутат, до крови кусая губы от ярости, но продолжая улыбаться.

– Я был уверен в этом! – сказал Сюльпис и снова направился к двери.

Но Ксавье остался на месте, словно пригвожденный.

– Ну, что с тобой? – спросил его Сюльпис.

– Это я хочу спросить, – произнес Ксавье, – что ты делаешь?

– Ничего. Я ухожу и оставляю господина графа. Мне кажется, мы с тобой и так уже слишком долго утомляем его своим присутствием.