Сальватор

Таким образом избирателям предоставлялось всего десять дней на то, чтобы объединиться в блоки и определить своих кандидатов. Эти скоропостижные меры должны были, так по крайней мере задумал господин де Виллель, разделить избирателей, голосующих за оппозицию, которая, будучи захвачена врасплох, теряла время на обсуждение кандидатур, тогда как избиратели, которые намерены были отдать свои голоса за правительство, оставались в едином блоке, сохраняли дисциплину и пассивность и готовы были проголосовать, как один человек.

Но парижане уже давно предчувствовали роспуск палаты депутатов и не дали осуществиться замыслам господина де Виллеля. Поэтому напрасны были его попытки ослепить этот великий Париж: у него сто глаз, как у Аргуса, и он видит в любой темноте. Напрасно он старался положить город на лопатки, как Антея: как Антей, город наполнялся новыми силами при прикосновении к земле. Зря он пытался, посчитав столицу мертвой, зарыть ее в землю, как Энселада: всякий раз, попадая в могилу, столица, словно Энселад, выходила на свет.

Париж, когда он молчит, очень красноречив в своем молчании. Молчание – это его дипломатия. И вот весь Париж, не говоря ни слова, молчаливо-внимательный, сгорающий от стыда, с разбитым кровоточащим сердцем, – весь Париж, этот притесняемый, опозоренный и вроде бы рабски покорный Париж приготовился к битве и тайно и умело подобрал себе защитников.

Одним из кандидатов, которые не имели ни малейшей поддержки среди населения, был полковник Рапт.

Мы помним о том, как он, будучи официально владельцем одной из газет, которая всячески поддерживала законную монархию, являлся одновременно тайным главным редактором журнала, который яростно нападал на правительство и плел заговор в пользу герцога Орлеанского.

В газете своей он энергично поддерживал, восхвалял и защищал закон, направленный против свободы печати. В следующем же номере журнала он приводил речь Руайе-Коллара, в которой можно было прочесть следующие красноречивые и насмешливые строки:

«Вторжение это направлено не только против свободы печати, но и против всех человеческих свобод: политических и гражданских, что особенно вредно и страшно. В подтексте закона прослеживается, к большому нашему удовольствию, неосторожная мысль о том, что следует оставить свободного и умного человека одного среди мироздания. Именно в этом и заключается все зло и вся порочность закона, некая высшая мудрость решила исправить ошибку Провидения, ограничить его неосторожную свободу и оказать умело искалеченному человечеству услугу в том, чтобы вырастить его наконец в счастливом неведении скотов».

Заходила ли речь об экспроприациях, о насильственных и тиранических мерах, о мошенничестве правительства, направленных на разорение какого-либо приносящего пользу предприятия, журнал яростно выступал против произвола и обрушивался на аморальную сторону тех мер, которые газета защищала с таким упорством.

Не раз господин Рапт горделиво откладывал в сторону перо, которое нападало в газете, защищало то же самое в журнале, и поздравлял себя с тем, что имеет такую гибкость таланта и ума, которые позволяют ему приводить столь замечательные доводы в пользу столь противоположных мнений.

Таким был полковник Рапт во все времена, а особенно накануне выборов.

Сразу же после своего возвращения он отправился к королю с отчетом о результатах проведенных им переговоров. Король, восхищенный ловкостью и мудростью, с которой полковник выполнил свою миссию, намекнул ему на возможность получить в скором будущем министерский портфель.

На бульвар Инвалидов граф Рапт вернулся очарованным своим визитом в Тюильри.

И немедленно засел за написание предвыборного манифеста, содержание которого затруднился бы объяснить самый опытный специалист в области дипломатии.

Потому что трудно было найти другой манифест более расплывчатый, более претенциозный, более двусмысленный, чем этот его манифест. Им был доволен король, удовлетворены конгреганисты и приятно удивлены сторонники оппозиции.

Кроме того, наши читатели сами смогут оценить этот шедевр политической трескотни, если они пожелают присутствовать при различных сценах, которые разыгрывал этот комедиант перед некоторыми своими избирателями.

Театром этих сцен служит рабочий кабинет господина Рапта, посреди которого за столом, покрытым зеленым сукном и заваленным бумагами, восседает сам полковник. Справа от входа у окна стоит еще один стол, за которым сидит секретарь будущего депутата господин Бордье.

Коротко о господине Бордье.

Это человек лет тридцати пяти, худой, бледный с глубоко посаженными, как у Базиля, глазами. Это его физический портрет.

С точки зрения морали – это те же самые лицемерие, хитрость и злоба, как у Тартюфа.

Господин Рапт, подобно Диогену, очень долго искал. Не для того, чтобы найти какого-нибудь человека, а для того, чтобы найти именно такого человека.

И наконец нашел: везет же некоторым.

Три часа пополудни. Именно в это время мы поднимаем занавес, чтобы читатели увидели на сцене этих двух персонажей, один из которых нашим читателям уже достаточно хорошо знаком, а другой столь незначителен, что мы просим читателей не обращать на него особого внимания. Поскольку он его не заслуживает.

С самого утра господин Рапт занят приемом избирателей. В 1848 году кандидат идет к избирателям. Двадцать же лет до этого избиратели сами приходили к своему кандидату.

Лицо господина Рапта покрыто потом. У него такой усталый вид, как у актера, который только что отыграл пятнадцать сцен в драме.

– Много ли осталось людей в приемной, Бордье? – с тоской спрашивает он у секретаря.

– Не знаю, господин граф, но сейчас посмотрю, – отвечает тот.

И приоткрывает дверь.

– По меньшей мере человек двадцать, – говорит он почти с такой же тоской, как и его хозяин.

– У меня уже не хватает терпения выслушивать весь этот бред! – говорит полковник, вытирая лоб. – С ума можно сойти! Честное слово, у меня больше нет ни малейшего желания принимать кого-либо еще!

– Мужайтесь, господин граф! – томно говорит секретарь. – Сами понимаете, что там сидят избиратели, у которых есть по двадцать пять, по тридцать и даже по сорок голосов!

– А вы уверены, Бордье, что среди них нет подставных лиц или мошенников? Заметьте, не было еще ни одного, кто, пообещав проголосовать за меня, не приставил бы мне к груди пистолет. Другими словами, нет ни одного, кто не попросил бы от меня что-нибудь для себя лично или для своих близких!

– Надеюсь, что не сегодня господин граф начал понимать смысл бескорыстности рода человеческого? – сказал Бордье точно так же, как Лоран ответил бы Тартюфу или Базен Арамису.

– Слушайте, Бордье, а вы знаете этих избирателей? – говорит граф, делая усилие.

– Большинство из них знаю, господин граф. Во всяком случае, на каждого из них у меня есть заметки.

– Тогда продолжим. Позвоните Батисту.

Бордье звонит. Появляется слуга.

– Кто следующий, Батист? – спрашивает секретарь.