Самайнтаун
Шрифт:
– Прости меня.
Титания резко села. Противно чавкнула мокрая земля, впитавшая кровь, как жертву. Теперь лей-линии, протянувшиеся в ней, горели, освещая блуждающие лесные тропы вдалеке. Самайн пришел, и они уже порезали весь мир, как праздничный торт, на части. Чем дольше Титания смотрела на них, тем больше видела: каждая нить переплеталась с другой и вела к дверям самым таинственным и дивным. И к ее двери тоже. Собственное тело отзывалось на тот тягучий, первозданный свет, что просачивался из ее щелей – так растения отзываются на свет солнечный. Глаза Титании лучились, будто два серых огонька. Как лей-линии, как их часть, Титания сияла изнутри.
– Тита…
Очарованная
– Стой, стой! Прошу тебя. Там опасно!
– Пусти меня!
– Я не могу, Ламмас запретил. Это к лучшему, тебе лучше остаться здесь, ты слышишь? Нет, нет!
Она попыталась вскочить, побежать, – небо, уже темное, кричало, как сильно Титания опаздывает, какая страшная беда вот-вот обрушится на головы ее друзей, – но Херн схватил ее за локоть. Так птицу ловят за крыло и возвращают в клетку. Титанию тоже вернули назад, усадили обратно под вяз, толкнув с такой силой, что она ударилась спиной о дерево. Херн прижал ее к стволу, навалился сверху, обхватив двумя руками – одной за плечи, другой повыше талии, так, что она оказалась совсем недвижна. Все, что оставалось Тите – это вонзиться зубами ему в горло и драться не на жизнь, а на смерть. Она была в шаге от того, чтобы так и поступить.
Как он посмел удерживать ее после того, что сделал?! Прикрывать заботой свою трусость, эгоистическое желание освободить себя, пленив ее? Все в ней выло, встало на дыбы, но Титания вовремя заметила: руки Херна, крепкие, сжимали не как новые оковы, а как объятия, и смотрел он на нее под стать – как любовник, что умолял поутру не покидать его постель. Оттого Титания застыла, растерявшись. Нет, ее прощение было не так просто заслужить, но возможно, есть исход получше битвы… В конце концов, она Королева, а не воин.
– Я виновен, – сказал Херн, и в лесной тьме, подсвеченной лей-линиями и кричащей голосами сов, его лицо выглядело изможденным, будто вмиг состарилось на количество прожитых им веков. – Виновен, как в тот день, когда возглавил войско мертвецов. Прости меня. Я до сих пор не понимаю, как мог позволить сотворить с тобой такое. Ты – воплощение красоты охоты, той дикой стороны всего бытия, от которой я всегда бежал. В твоих глазах сама луна – Дубовая, Воронья, Заячья; все луны, что были, есть и будут даже после нас. В тебе будто лес обрел плоть и кости; будто ночь надела женское лицо. Ты так прекрасна, когда ешь и убиваешь. Ты так нежна, когда составляешь свои букеты. Ты так свирепа, когда защищаешь близких. Ты так драгоценна, когда смотришь на меня. Прошу, смотри еще, сейчас.
Херн обхватил ее голову руками и привлек к своей. Если Титания светилась изнутри, то Херн не иначе как горел. Будто в лихорадке, щеки разрумянились, взгляд искрился и блестел, а на висках под рыжими кудрями собирался пот. Титания больше не чувствовала мороз – она чувствовала лишь жар, собравшийся на кончиках ее изуродованных пальцев, от которого воздух в лесу трещал. Тита невольно глянула сначала на них, а затем на покров травы и маков вокруг. Раздавленные ягоды терна и черные цветы, что прятались под ними, все еще благоухали… Сколько Херн просидел в них рядом с ней?
«А говорил, что способен пить мой яд днями напролет…» – подумала она с насмешкой. Хватило всего лишь часа, чтобы доказать: от ее ядов спасения нет. Даже предводитель Дикой Охоты пал жертвой любовно-сонных чар.
– Прости меня, Титания, –
повторил он, прижавшись к ее лбу своим, влажным и горячим, расцеловывая ее обезображенные пальцы, будто собираясь собрать с них губами не только запекшуюся кровь, но и боль. – Прости, прости…– Ох, Херн! Милый мой охотник.
Она зацокала языком, будто ругала отбившееся от рук дитя, а затем тоже сжала его лицо в ладонях, посмотрела ему в глаза, как он о том просил. Оскал исчез, пришла улыбка. Титания расслабилась, но по зверю никогда нельзя сказать наверняка, когда он правда присмирел, а когда просто затаился и готовится к прыжку. Свет лей-линий падал ей на зубы, похожие на гвозди, серебрил клыки и пухлые растянутые губы. Пока Херн зачарованно смотрел на них, Титания понемногу продолжала присваивать его себе: черные локоны потянулись и обвились вокруг широких плеч и шеи, руки обняли за голову так нежно, как только Королева Неблагого двора умела обнимать. Навечно.
– Ты любишь меня, Херн? – промурлыкала Титания и приглашающе раздвинула ноги, чтобы Херн оказался между ними, на коленях. Юбка платья задралась, и вид молочно-белых бедер, показавшихся под ней, должен был окончательно развеять все его сомнения, если те все еще теплились где-то в глубине.
Проступивший на небе лунный серп танцевал на его брошенных в сторону стрелах. Огонь в кудрях словно бы потух, но теперь тоже засеребрился в пальцах Титы, выделяющих кровь и феромоны. Херн смотрел на нее снизу вверх, пусть все еще и оставался выше, с приоткрытым ртом, дрожащими ресницами. Изумрудный лес в его глазах подчинился ее ночи. Охотник пал жертвой другого охотника.
– Люблю, люблю, – прошептал Херн, податливый, послушный. Черные цветы вокруг раскрылись, откликнувшись на ту любовь, которую сами и сплели. Платье Титы задралось еще чуть выше, она обхватила его коленями за торс и скрестила лодыжки у него под поясницей. Твердый, Херн прижался к ней, вдавил всю ее в себя, и Титания заурчала ему в ухо:
– Хочешь искупить свою вину передо мной, о милый мой охотник? Хочешь, чтобы я тебя простила?
– Хочу, хочу.
– Все вы такие, мужчины, – прошептала Тита и повела острыми ногтями по его блаженному лицу, рисуя кровоточащие раны. – Такие глупые, глупые…
– Ради тебя я буду глупым, – ответил Херн, полностью закрыв глаза.
– И умрешь ради меня?
– И умру.
– Да будет так.
Она его поцеловала, как не целовала ни одного мужчину прежде – обрекая на свою любовь, а не даруя. Херн без колебаний раскрыл навстречу губы, язык коснулся языка. Сладкий на вкус, как засахаренные ягоды, и горький, как свежая полынь. Херн целовал ее так, будто и вправду пил, глоток за глотком, жадно вбирал в себя, сжимая пальцами ее бедра, инстинктивно толкаясь бедрами своими, прямо поверх ткани, интуитивно ища ее тепло. Титания отдала ему себя, чтобы затем забрать свое. Чтобы ее руки, нежно обвившись вокруг шеи, в какой-то момент сжались слишком крепко, волосы, как петли, потянули на себя, а ногти оставили прорехи в рубашке на его спине и еще более глубокие прорехи в самом теле.
Титания снова позволила себе любить, и ее любовь излилась такой густой смолой, что Херну было из нее уже не выбраться. Страсть повернула ключи в замках, сняла все скрепы. Пока он горячо шептал ей что-то, бродил широкими ладонями под юбкой и целовал без остановки, Тита чувствовала себя не только любящей, но и любимой…
И потому была жуть какой голодной!
– Титания, ах… – прошептал влюбленно Херн, и она обняла его до пронзительного хруста. Рыжая голова покатилась по траве, а зубы вцепились в то, что от нее осталось, с удовлетворенным стоном поглощая плоть.