Самайнтаун
Шрифт:
– Ох, нет!
То была беременная женщина, которая еще днем отчитывала Джека за безалаберную работу, и которую он же убеждал в том, что ей ничего не угрожает. На ее подоле, прямо под круглым животом, растекалось алое пятно, похожее на нечаянно пролитый вишневый сок. Надеясь, что это сок и есть – или узор, или игра света, или кровь чужая, но только не то, о чем подумал Джек, – он бросил Пака, подскочил к ней и принялся судорожно срывать с нее цветы. Они росли на той повсюду: скручивали посиневшие голые лодыжки, сбросив туфли с ее ног; хлыстами впивались в тонкие запястья, оставляя глубокие, до костей раны. Шея была пережата тоже, а еще грудь, колени, бедра. Лоснящиеся фиолетовые бутоны напоминали леденцы, свернувшись трубочкой над ней, но вздрогнули и раскрылись от прикосновений Джека, как от
– Нет, нет… Минутку… Это ведь не то, – озвучил Джек, когда разметал по округе все умершие стебли и убедился, что вокруг не осталось ни одного ростка. На всякий случай он переложил бедняжку с цоколя могилы на сырую землю, туда, где холоднее, но точно безопаснее. Затем Джек сел рядом, держа ее запястье, будто старался удержать и пульс, и оглянулся на Пака. Тот стоял там же, куда упал, с руками за спиной и невинным видом. Он совершенно не мешался, не убегал и не делал ничего, что должен был бы делать, поймай Джек его с поличным. – Эта женщина не жертва, так ведь? Ты раньше никого не убивал. В преддверии настоящих убийств Чувство всегда молчало, а тут вдруг заговорило… Мне сразу следовало догадаться. Это просто отвлекающий маневр.
Пак ухмыльнулся, поднимая и возвращая на лоб фетровую шляпу.
– Башка-то тыквенная, но не тупая! – сказал он. – Хотя, раз ты повелся…
– Барбара, – позвал Джек собранно, снова обернувшись к женщине. – Отделись. Будь здесь и защищай ее!
Тень послушалась, коса распалась в его пальцах, растеклась по каменным надгробиям с истертыми датами. Затем она укрыла женщину, очнувшуюся и схватившуюся за свой живот, обернулась вокруг нее, как теплый плед, тут же умерив дрожь и успокоив стоны. Джек же в это время поднялся и бегом бросился назад, через Старое кладбище. Ведьмин камень в его ладони уже мигал: зеленый, голубой, опять зеленый…
И вдруг красный, красный, красный.
Что же там творится?! Неужели Джек снова опоздал?
– Стойте, господин Самайн! Не мешайте господину Ламмасу! Вам лучше оставаться здесь.
Удар в спину был для Джека ожидаем и нестрашен. Он лишь споткнулся и упал на одно колено, когда что-то пронзило его сзади, прямо по центру грудной клетки, и едва не выскочило насквозь. От сильного толчка тыква слетела у Джека с плеч и покатилась по надгробиям, раскалываясь на половинки. Резко похолодевший ветер лизнул гладкое основание шеи, как приветливый щенок, растрепал воланы на рубахе. Кровь у Джека не лилась, но сердце все равно едва не разорвалось от боли. Тем не менее он лишь выгнул назад руку, перехватил за основание торчащее между лопатками древко – тонкое, как цветочная ветка, – и выдернул. Древко упало, и Джек переступил его, даже не сбавив шага.
Он изо всех сил бежал на Призрачный базар, но было слишком поздно.
Что она наделала?
Светло-оранжевый, с нотками мускатного ореха и облепиховых ягод, пунш бурлил на низком огне. Высыпанные семена растворились в нем, как сахар, ушли на дно и стали абсолютно незаметны. Лора схватилась за черпак, принялась грести, но так и не выловила ни одного зерна, хотя в котелке их должно было быть минимум пара тысяч. Осознание, какой же это риск – не только для жителей, но и для нее, живущей с парнем, способным читать души и комкать их, как бумагу, – обрушилось на Лорелею, точно еще одно проклятие. Она судорожно завертела головой, ища взглядом полевую раковину, и даже допустила мысль якобы нечаянно опрокинуть на себя котел, еще горячий. Все равно ведь нижняя половина ничего не чувствует, чего ей стоят ожоги после того, что она сама делала с собой?
Главное, вылить, вылить, вылить!
Пока не поздно!Или не выливать?
Лора опять замешкалась. Застыла, глупо хлопая глазами, глядя в пунш, как в воду, будто он мог сделать выбор за нее, подсказать, как правильно. Точнее, нет – стоит ли оно того.
Ступать по тротуару вместе с другими пешеходами, причем на высоких каблуках. Плясать, когда играет музыка, как та толпа, что обступала сцену. Прыгать, спешно перебегать на красный свет, чтобы успеть в автобус. Карабкаться и залезать на холм. Тянуться на носочках за тарелкой на верхней полке или книгой. Кружиться, приседать, если что-то выпало из рук, пинать, если кто-то бесит. Чувствовать, как песок мешает в ботинке, и по этому песку ступать, да босиком, вдоль рек, озер, морей. Мучаться от мозолей и усталости, но ходить, ходить, ходить. Везде, где ей захочется.
Возможность, что так оно и будет, даже данная человеком, которому Лора может доверять лишь наполовину (или того меньше), против людей, на которых Лоре плевать, но которым почему-то не плевать на нее. То или это? Мечта, ради которой она приехала в Самайнтаун, или сам Самайнтаун? Человек или все-таки русалка?
– Без тебя мы звучим просто ужасно, правда?
Лора вздрогнула, черпак выскользнул из пальцев и с бульканьем нырнул в пунш. Душица стояла по ту сторону столов, смотрела на платформу и Лору, улыбаясь острыми зубами, как у Титании, но еще более крупными и неровными, будто бы акульими. Ее нежно-лавандовые волосы завивались в модном нынче конском хвосте с начесом у лба, а жакет, как для верховой езды, заканчивался чуть ли не выше талии. Благо, там же начинались усыпанный стразами пояс и юбка с ярко-розовыми колготками под ней.
– Давай, пошли! – махнула головой Душица, и Лора подумала, не проспала ли она ненароком какой-то важный разговор? Ибо та вела себя так, словно они уже все обсудили. – Ты ведь барабанщица, а не кухарка.
– Я ушла из группы, – напомнила Лора, прислушавшись и обнаружив, что музыка на сцене стихла. Даже джаз. Очевидно, объявили перерыв, которым Душица воспользовалась, чтобы прийти сюда. – Эти идиоты тебе что, ничего не сказали?
– Сказали, конечно, и еще добавили, что ты дрянь. Но какая разница, насколько грязный у тебя рот, если ты и впрямь хорошо играешь? Да и мне лично ты ничего не сделала, так что давай слезай и сыграй с нами, Лорочка. У нас скоро будет второй раунд, одна группа заболела, выступаем вместо них. И ты мне все еще за те ножницы торчишь.
– Они не сработали…
– Плевать. Последний шанс даю, короче. Ты идешь на сцену?
Душица подмигнула, и Лора потерялась окончательно. Желание снова взяться за барабанные палочки было даже сильнее, чем необходимость иногда взять в руки карандаш или веник, чтобы как следует отхлестать Франца, когда он снова начинал действовать ей на нервы. Подняться на сцену, откликнуться на первобытный зов звучать, творить, очаровывать… Лора правда этого хотела. Она любила музыку – то немногое, что приносило ей хоть какую-то радость. И пускай барабаны не могли сравниться с пением или танцами, Джек был прав – Лора создана для них.
Она прекрасно играет свое отчаяние.
– Ладно, ладно, убедила. Только сначала помоги мне вылить пунш, я… не те специи добавила случайно.
– Какой пунш?
Лора махнула головой на плиту, а затем поняла, что никакого пунша там уже нет – плита пустая. Наташа радостно разливала его в бумажные стаканчики всем желающем в самом конце стола, и при виде того, как первый взявший стаканчик человек делает из него глоток, у Лоры упало сердце.
– Давай уже, шевели колесами! Нам еще через толпу надо как-то протолкнуться. Мэр у нас не из болтливых, долго выступать не будет. Сейчас его черед.
Все перемешалось в голове у Лоры, а затем перед глазами смешались декорации, бумажные фонари, болотные огни и туристы вокруг. Душица почти вприпрыжку везла ее к главной сцене, спустив с платформы, а Лора все оглядывалась на островок кафе, где мелькал мышиный пучок и откуда слышались броские зазывания попробовать «самый согревающий и сладкий тыквенный пунш в мире!». К тому моменту, как Лора с Душицей добрались до сцены, каждый третий человек в толпе уже держал в руках стаканчик с логотипом тыквы.