Счастье взаимной любви

Словно в небе облака!

Затем исполнили песню про то, как у янтарного моря поет жаворонок, и на этой песне, скромно постучав в дверь и получив разрешение войти, появился Яков при глиняной бутылке черного бальзама в руках. Он был милостиво приглашен к столу, в темпе напился не хуже своих партнерш, догнав и даже перегнав их настолько, что разоткровенничался и сознался, что жену свою не любит, а в юные годы, до войны, состоял в организации айзсаргов. Из его объяснений Аня смутно поняла, что айзсарги^[1] — это нечто вроде добровольного объединения патриотов, защитников Отечества, наподобие дружинников или той самой «черной сотни», о которой она знала по учебнику истории. Во всяком случае, с приходом в Латвию советской власти всех доблестных айзсаргов, кто не успел попрятаться, отправили в Сибирь, откуда большинство не вернулось.

Из слов Якова можно было понять, что сегодня представители этой команды — сейчас им всем под 60 лет — не пали духом и пытаются, пока не афишируя себя, возродить движение на новых принципах, имея своей целью мирную борьбу за федеративность Латвии. Сарма решительно сказала Якову, что политические разговоры она не любит, поскольку это может плохо кончиться и ей совершенно безразлично, будет ли федерация, появится ли в Латвии свой президент, лишь бы она могла приодеться, как положено красивой женщине, и питаться не как свинья любым подножным кормом, а калорийно и витаминно.

— Но ты же латышка? — возмущенно сказал Яков.

— Наполовину. Вторая половина — польская. А воспитали меня в русской школе на русский манер. Так что закрой рот со своими призывами, мне они до фонаря. Я следом за тобой в Сибирь топать совершенно не собираюсь.

Яков с такой постановкой вопроса согласился, заверил, что именно свободы для всех, без различия наций, и желают патриоты-айзсарги, после чего принялся рассказывать о своих планах организовать кооператив, что с недавних пор было разрешено. Однако и эта тема была для Ани и Сармы решительно неинтересна, и они начали пытать Якова, были ли в Риге до войны публичные дома.

Яков поежился, прикрыл поплотней дверь в коридор и поначалу шепотком, а потом, осмелев, радостно принялся рассказывать, что подобные заведения не только были, но существовали и в нелегальных, и в официальных вариантах, что даже сам он мальчишкой посещал шикарный дом, который размещался совсем неподалеку, в помещении нынешней школы. И с точки зрения Якова, это был очень полезное, нужное заведение, которое привносило в общество порядок и организацию, а потому и сегодня в программе айзсаргов не самым главным пунктом, конечно, и не всеми одобряемым значится восстановление домов терпимости, их легализация и строгий государственный контроль, что допустимо, судя по всему, и при советской власти. Если верить его словам, то получалось, что начавшееся недавно кооперативное движение в перспективе приведет к могучему развитию частного капитала, который увенчается открытием целой сети публичных домов от берегов туманной Балтики до Тихого океана.

— А я открою маленький ресторанчик! — сообщила Сарма, навалилась грудью на Якова и предложила: — Пойдешь ко мне швейцаром?

— Настоящий айзсарг не может быть швейцаром! — гордо сообщил Яков, но, когда Сарма сообщила ему об условиях будущей работы, несколько заколебался.

Неизвестно, пошел бы Яков швейцаром в ресторан Сармы, но ее присутствие в данный хмельной момент его явно воспламенило, он сделался игрив, многозначительно намекая на свои неувядающие мужские способности, так что от греха подальше, чтоб вновь не напрягать отношений с соседями, Аня закрыла застолье, заявив, что уже поздно, а соседка Берта, конечно же, заледенела одна в своей супружеской кровати.

Без удовольствия, но Яков с ней согласился. Они выпили по последней за восстановление мира под крышей коммунальной квартиры, добавили по рюмке за то, чтоб Мишель Шломович нашел свое счастье там, где ему хочется, и после этого разошлись.

5

Первую пятидневку сентября лили безостановочные, круглосуточные дожди. Они наводили такую тоску, что Сарма не вылезала из кровати, крутила на радиоле пластинки, которые привезла с собой, и пила сладкие ликеры, закусывая кислыми яблоками. На третий день такого томного времяпровождения Аня предложила ей хоть пообедать куда-нибудь сходить. Сарма потянулась под одеялом, вздохнула удовлетворенно и сказала:

— Ох, Анна, если б ты только знала, какое это счастье — иметь свой собственный угол! Первый теплый угол за тридцать лет жизни! И никакая скотина не прокричит тебе: «Уже утро, лентяйка! Вставай, что ты лежишь! Иди в школу! Иди на работу! Вынеси помойное ведро! Накорми брата! Вымой свою морду!» Никто тебе ничего не прикажет, никто никуда не погонит, и ты лежишь одна! В своей кровати! Первый раз за тридцать лет! Куда ушла жизнь, черт побери?!

— Лежи, — сказала Аня. — Здесь тебя никто не гонит. Восьмого числа я с утра уеду. Может, появлюсь К вечеру, а может, и нет.

— Куда тебя черти несут?

— В колхоз.

— Что еще за колхоз! Крыша у тебя поехала, что ли? Дожди идут, а она в колхоз! Что тебе там делать?

— Меня на день рождения пригласили.

— Кто?!

Аня примолкла. Все эти дни она со злостью смотрела на непрекращающийся дождь и холодную хмурь, страшась, что сорвутся ее планы, но не в дожде было дело. Каждую минуту она вспоминала синеглазого Олега и даже не вспоминала, просто чувствовала, что он глубоко проник ей в душу, все время присутствовал в сознании, в памяти, и казалось, что он где-то рядом. Что бы Аня ни делала, о чем бы ни думала, часть ее существа жила только для этого человека, рядом с ним. Чувства переполняли ее, она уже не могла их сдерживать, с кем-то надо было поделиться, обсудить, пережевать и осмыслить их, а никого, кроме Сармы, рядом не было. Аня мучительно раздумывала, говорить ли с ней о бурях в душе или продолжать молчать, скрывая раздирающую сердце тайну.

— Ах да! — осенило Сарму. — Все дело в твоей бессмертной любви! Твоего студентика загнали в колхоз на картошку?

— Какого студентика? — пролепетала Аня. — Я тебе ни о чем таком не говорила.

Сарма ехидно засмеялась:

— Конечно, не говорила! Ты просто все время проговаривалась! То вдруг не к месту ляпнешь что-то о синих глазах, то спросишь, где находится электротехнический техникум, к тому же целую неделю не ходишь на танцульки, так что выводы, моя дорогая, сделать не сложно.

— Какие выводы?

— Твой бубновый интерес — студент техникума! Отправлен в колхоз на картошку! Через пару дней у него день рождения, ты собираешься подвалиться к нему и устроить там большой праздник! А потому тебе мешает дождь и все прочее! Но я не мешаю! Я — наоборот!

— Как это — наоборот?

— Так что я тебя поздравляю, сочувствую и полностью с тобой согласна. Такой момент в жизни, уж поверь мне, больше никогда не повторится. Ради него и стоит жить. И все можно поставить на кон — душу, тело, все свои капиталы.

— И умереть, что ли? — неестественно засмеялась Аня.

— Умирать не надо. Впереди много хорошего. Но такого безоглядного, чудесного в своей глупости чувства не будет, глупость — это дар Божий! А влюбленная глупость — вообще вещь ни с чем не сравнимая! Доживешь до моей дряхлости и поймешь, что именно сегодняшний твой день был самым главным! Именно сегодня ты живешь, а не протухаешь!

— Но…

— И никаких «но»… Хочешь, я тебе один карточный фокус покажу, и ты все поймешь?

— Ну?