Седьмое небо

– Как оно?
– усмехнулась Ая, и непонятно было - то ли речь идёт о делах Революции, то ли о его ощущениях.

Но Радецкий усмехнулся в ответ.

– Ничего.

И Ая сжалилась, отпустила его руку и огляделась.

– Покажешь корабль?

– Да.

***

Корабль всё ещё стоял на берегу - наверху, на высоких самодельных кильблоках, и солнце играло на его глянцевых белых бортах.

– Я всё это время никак не могу понять, что от меня надо этой славной весёлой братии, - кивнул Радецкий на свешивающиеся через борт жёлтые головки маленьких морфов. Он влез на один из кильблоков, подтянувшись, с лёгкостью запрыгнул на палубу и уже оттуда, сверху, из самой середины жёлтоголовой компании протянул руку Ае.

– Прошу.

Палуба баркаса была тёмно-синей, цвета надписи на борту, и вся была усеяна мелкими нарисованными звёздами.

– А что нам всем вообще друг от друга надо?
– сказала Ая. Она посмотрела туда, где остался Бенжи. Под деревом больше никого не было, андроид спустился к самой воде и, сидя на корточках, гладил толкающихся перед ним птенцов малых магеллановых пингвинов.
– Тебе с ними не интересно?

– Дело не в этом, - отмахнулся Радецкий и наклонился к самому Аиному уху.
– Понятно, почему интересно мне. Непонятно, почему интересно им, - заговорщицки прошептал он.

– Ты вовсе не Маугли, - сказала она.
– Ты вовсе не мальчик в волчьей стае, ты - волчонок в стае человечьей. Не стоит понимать эту шутку буквально, но и понимать эту стаю, наверное, тоже не стоит. Просто будь.

Они помолчали. Где-то высоко вверху величаво текли тонкие перистые облака.

– Когда будешь спускать 'Революцию' на воду?
– спросила она.

– Она готова, - уклончиво ответил он.

– Бенжи!
– крикнула Ая.

Езжайте, махнул рукой Бенжи. Покрытые серым пухом пингвиньи дети отхлынули на этот взмах и снова колыхнулись обратно.

Малыши-морфы, смеясь, подхватили баркас с кильблоков и легко понесли его в сторону океана.

***

Ночь снова была ветреной и холодной. Где-то совсем близко рокотал в темноте океан.

– Ты знаешь, твой Радецкий перестал казаться мне странным, - сказал Бенжи.
– Более того, он мне нравится.

– И мне нравится, - вздохнула Ая.
– И мне это совсем не нравится.

– Почему?
– удивился андроид.

– Потому что это предполагает делить неделимое.

– Хм... Всё, что делится, делится. И, собственно, делится даже то, что не должно бы. Вот как вот это, например.

Он покрутил перед Аиным носом никак не желающей собираться в одно целое сломанной усатой антенной связи с материковыми сетевыми станциями.

– Оно не делится, оно ломается, - снова вздохнула Ая.

– Я не очень понимаю, что именно во мне ты боишься сломать.

– Я...

– Так, чтобы не починить?

– Я...

– Слушай, девочка моя, - Бенжи наконец попал заново нарощенными Аей защёлками в узкие пазы, отложил антенну на подоконник и поднял глаза.
– Меня ничего не тяготит.

***

Той же ночью Ае приснился сон. Сон был странным и страшным одновременно. В нём Революция, освещённый косыми солнечными лучами, сидел у серой каменной стены, скрестив ноги, а перед ним, прямо на траве, грудой запчастей громоздился Бенжи. Глаза у Революции были голубые, бездонные, как небо, и такие же, как небо, пустые. И весь он был похож на хирурга, сошедшего с ума прямо во время операции.

Ая открыла было рот, чтобы закричать, но крика почему-то не вышло, вышел какой-то сдавленный, неслышный сип:

– Кто ты?

– Я с незнакомыми не знакомлюсь, - холодно сказал Революция, по-прежнему ковыряясь руками в лежащей перед ним груде.
– Что надо?

Но немота так и не отпускала её.

Иди сюда, поманил он её пальцем, наклонись, и когда она наклонилась, выдохнул ей прямо в лицо и не улыбнулся - оскалился, страшно и неправильно:

– Не нужно ничего драматизировать, милая.

Отдай, думала она, отдай Бенжи, и растерянно кривилась, собираясь то ли заплакать, то ли вцепиться в это непроницаемое небритое лицо, а руки Революции тем временем проворно сновали туда-сюда, собирая разобранное.

Он что-то сдвинул, что-то нажал, и лежащий перед ним Бенжи дёрнулся и вздохнул - глубоко, по-человечески.

– Какая же ты у меня дурочка, - почти ласково сказал Революция, поломанной куклой подталкивая к ней андроида.
– Забирай свой багаж.

***

Солнце заливало через окно изголовье кровати и мешало спать. Ая открыла глаза и увидела, что Бенжи, живой и невредимый, сидит у окна, - точно так же, как сидел у окна когда-то в Орли, вглядываясь в происходящее снаружи настоящее. А настоящее приторно пахло мидиями и вереском.

– Бенжи!
– позвала она.

Ответить андроид не успел.

– Эй!
– раздалось на улице.
– Карета подана!

– Там, внизу, Радецкий привёл к нашему берегу 'Революцию', - улыбаясь во весь рот, заявил Бенжи.

– Заговор, - констатировала она.

***

– У меня будет к Вам просьба, - поклонился у крыльца Радецкий, подмигивая Бенжи и галантно подавая ей руку.
– Что бы ни случилось, философски относиться к происходящему.

– Да я...

– Тссс!
– и он приложил палец к губам.
– Тише, тише.

***

Волна, на которой колыхалась против ветра 'Революция', была достаточно большой.

– Я столько лет пытался понять, зачем я здесь!
– крикнул Революция, уваливая нос судна под ветер и уклоняясь от брызг.
– И так и не понял. До сих пор мне так и представляется, что все мы - все, кто одновременно живёт на Земле - словно пассажиры разных космических кораблей. У каждого свой корабль - своя крепость и одновременно своя тюрьма, в которой есть возможность связи, но нет возможности дотронуться до чужой руки. Давай поворот!

Руки его самого изо всех сил вращали штурвал, креня кораблик на борт.

– Ты называешь тюрьмой доставшийся тебе при рождении инструмент!
– крикнул в ответ Бенжи. Он только что снял подветренный стаксель-шкот со стопора и удерживал его от потравливания.
– Поворот пошёл!

Баркас вошёл в поворот. Бенжи вытравил один шкот и начал выбирать второй.

– Оно, может, и так!
– снова крикнул Радецкий.
– Но только то, что делаю для себя я, устраивает меня гораздо больше, чем то, что делают для меня другие!