Седьмое небо

Баркас Радецкого качался у берега, а сам он сидел, свесив ноги, на одном из больших валунов, и, казалось, нисколько не был смущён ни холодом, ни непогодой.

– Привет.

Революция обернулся:

– Привет.

– Бенжи сбежал на материк.

– Я знаю.

– Что?
– всё ещё не веря собственным безошибочным не столько пред-, сколько послечувствиям, переспросила она и тихо опустилась рядом с ним на мокрый, холодный камень.
– Знаешь?

– Ага, - кивнул он и добавил загадочно: - Не спалось.

Пока они молчали, Радецкий болтал в воде босыми ступнями.

– Выходит, вроде как пацан сбежал от матери, - сказал он наконец.

– Так-то и не скажешь, что ему шестьдесят.

– Почему пацан и почему от матери?
– не то возмутилась, не то обиделась Ая.

– Потому что он далеко не маленький мальчик и сам может выбирать, что ему нравится.

– Ему нравится, - начала было Ая и осеклась: перед глазами у неё всплыла картинка с Бенжи, чистящим протоколы в перевёрнутом мусорном баке.

– Что?
– прищурился Радецкий, глядя на то, как Ая молча смотрит куда-то себе под ноги, - Вот и я о том же: мне кажется, что иногда ты приписываешь ему то, чего у него нет. Любовь - это человеческое.

– Твоё?

– И моё тоже, - ничуть не смутившись, кивнул Революция.
– И твоё.

– То есть ты любишь меня?
– уточнила Ая.

– А ты?
– вопросом на вопрос ответил он.

***

День был почти бесконечно длинным. На краю подводного утёса колыхались длинные тонкие стебли ламинарии, и солнце, пробивающееся сквозь толщу прозрачной холодной воды, красило их в зелёный и светло-рыжий. Дальше, - там, где дно обрывалось в чёрную глубину, было пустынно, как в полуденном летнем небе, и в этой пустоте где-то далеко, на границе видимости, ходили неясные тёмные тени блювалов.

Революция плавал так, словно родился и вырос в воде, - плоть от плоти океана.

Рой маленьких серебристых килек следовал за ним по пятам, словно влекомый магнитом: стоило ему остановиться и замереть, как и они тоже зависали за ним переливающейся бесчисленными искрами блестящей бесплотной тенью.

Сама Ая боялась глубины. Её страх доставлял Радецкому ни с чем не сравнимое удовольствие: он, как ребёнок, радовался не столько её беспомощности, сколько своему превосходству.

Странно, думала Ая, что он не реализат.

Бенжи.

***

Ежедневные грузовики, привозившие мусор на переработку, были тихие и разноцветные. Практически бесшумно раз в несколько часов они заезжали на задний двор заводика и выгружали там свой остро пахнущий груз в стоящие длинной шеренгой пластиковые зелёные ёмкости - почти так же, как взрослые пингвины выгружают отрыжку в вечно голодные рты своих толстых птенцов.

Приютивший андроида старик по имени Хосе вставал рано, ложился поздно, не имел ни детей, ни родственников и, казалось, и не хотел их иметь. Он никогда не был женат, а почему женщины вызывали у него смешанный с гадливостью трепет, Бенжи так и не понял.

В отличие от Хосе андроид по ночам не спал вообще. В ясные ночи он забирался на полукруглую крышу, ложился навзничь на покатые металлические рёбра ангара и смотрел на чёрное небо, исколотое звёздами.

Он не знал, были ли мысли, бродившие в его голове, человеческими, но ему нравилось думать, что нет. Когда что-то снаружи - образы, звуки, краски - шептало ему о том, что жизнь его пуста и напрасна, он цеплял на это шёпот ярлычок 'спам' и старательно забывал его.

В следующий раз морфы пришли через два дня - вместе с новолунием, и потом так и приходили раз в несколько дней. Неизменно вдвоём - взрослый и худощавый подросток. Хосе так же включал кофеварку, морфы так же пили чёрный дымящийся кофе, смеялись и смешили Хосе, а после демарша титанов уходили чёрными бесплотными тенями. После их ухода обычно обнаруживалось, что рассортированные на заднем дворе по штабелям металл с пластиком, стекло и бумага исчезали, а на их месте появлялись кофе, картошка, соль, орехи и ковыряющиеся в этой роскоши полосатые толстозадые еноты.

Бенжи вписался в этот странный круговорот материи почти как же органично, как жёлтый кленовый лист вписывается в осенний пейзаж. Самому ему нравилось думать, что органичность эта была следствием отсутствия у него психики, как одного из главных человеческих недостатков: он ничего не хотел, никого не ждал, никуда не стремился и сам себе казался выпущенной из кулака синицей.

Так прошёл месяц.

А в самом начале декабря Хосе пропал - внезапно и даже таинственно. Бенжи обнаружил пропажу, можно сказать, случайно. Просто однажды утром, когда он сполз с восходом с покатой крыши ангара, его встретила тишина.

Переживать Бенжи не переживал, искать тоже особенно не искал, он просто встретил три свежеприбывших грузовика и так и остался на заднем дворе с енотами до самого вечера. Вечером, когда пришли морфы, Бенжи заикнулся было про старика, но оба гостя только качали головами и так ничего и не объяснили.

Целую неделю Бенжи прожил на территории заводика в одиночестве и неведении, после чего собрался, в том смысле, что, сидя у розетки, дождался, пока аккумуляторы пискнут 'over', и ушёл вдоль побережья на север.

Внешних задач ему никто не ставил, от внутренних он не так давно отказался сам. Это бесцельное путешествие пешком на север по безлюдному берегу океана рождало в нём странное смутное чувство, которое гнало его, как приближающиеся морозы гонят перелётных птиц - всё дальше и дальше.

Когда заряд его стал заканчиваться, он просто сел у огромного серого валуна и наконец-то впустил в свою голову мысль о том, что при условии того, что Ая за ним не наблюдает, вся эта эскапада с побегом от реальности и отключением батарей рано или поздно превратится в запланированное самоубийство.

Радецкий.

***

Дождило. Радецкий сидел на палубе своего баркаса, и носом у него шла кровь. Он сидел, запрокинув голову со светлыми дредами назад, и капли дождя катились по его лицу, размазывая струйки крови по подбородку.

Из воздуха за его спиной бесшумно материализовался маленький мальчик со светлыми, почти белыми волосами.

– Они говорят, что всё, что у тебя есть, это ты сам, - сказал мальчик, садясь на палубу рядом с Радецким.
– Но это не так. На самом деле у тебя есть мир. Есть всё. Ты сам - инструмент для понимания.

– Ты учить меня пришёл?
– не опуская задранной головы, поинтересовался Радецкий.
– Нет такой необходимости. Не трудись.

– Но ты же плачешь.

– Было бы здорово, если бы кое-кто не лез, куда не следует, - сказал Радецкий.

– А куда не следует?
– серьёзно спросил мальчик.

Радецкий опустил голову, вытер рукой подбородок и впервые посмотрел на мальчика. Сверху вниз.

– Она разбила тебе нос, - сказал мальчик.

Радецкий пожевал заросшую рыжей щетиной нижнюю губу и ничего не ответил.