Секториум

— Да, ладно, — Миша стал рассматривать медальон на расстоянии. — Слушай, его клан точно не родовитый? Вдруг он титул от отца унаследовал?

— Нет, не может такого быть. Я бы знала.

— Так вот, — вернулся он к теме, — сюрприз — это уже кое-что. Вот, родились, допустим, твои племянники. И что? До того, как они родились, с ними все было ясно. Вырастут, пойдут в школу, закончат, дальше пойдут учиться, если дураки. Если умные, сразу бабки косить начнут. Женятся, разведутся, опять женятся… ничего интересного.

— Может быть, оно менее интересно, но зато спокойно. Я бы предпочла не экспериментировать с собственными детьми. Пусть бы этим занимался кто-то другой, а мои росли бы как все нормальные люди.

— Ты не воткнулась, старуха!

— Я очень даже воткнулась, но сюрпризов не хочу. Я даже Индеру боюсь его оставить. Приду однажды, а там сюрприз. И не обязательно приятный.

Миша поменял кассету и вернул музыку на уши ребенку.

— Вот это точно должно понравиться, — сказал он, и заглянул Имке в глаза, но ничего нового в них не увидел. — Зачем напрягать Индера? Оставим его завтра у Вовки в гараже, а на обратном пути заберем. Вдруг он увлечется техникой? Смотри, он сейчас ее разломает.

— Будет весело, если он Вовке что-нибудь разломает.

— Вовка без ума от детей, — заверил меня Миша. — У него своих двое, брошенных. Скоро школу окончат. А пока были маленькими, он чуть не каждый день к ним таскался с конфетами и подарками.

— Не то, что некоторые…

— Ни скажи, — оправдывался Миша. — Тут многое от мамаш зависит. Вовка со своей бывшей всегда был в ладах. И жили бы, если б не пил. А я уж лучше повешусь, чем в ту семейку. Лучше женюсь на тебе и усыновлю твою макаку.

— Вот это да!

— А что, думаешь, я не смогу научить его ничему хорошему?

Я догадывалась, чему Миша может научить молодого человека, но портить настроение ему не стала. Оно и так было неважным у нас обоих.

В воскресенье приехала тетя Алена, увидела Имо и рассказала о нем много чего интересного.

— Как ты к нему относишься? — спросила она в лоб.

— Хорошо.

— Поподробнее, если можно, — попросила она, усаживаясь в кресло с чашкой кофе.

— Наверно, я не испытываю к нему таких сильных материнских чувств, которые нормальные женщины испытывают к своим нормальным детям. Это странная смесь чувства вины с желанием сделать для него все, что в моих силах.

— Нормально, — сделала вывод Алена. — Рациональный родительский подход. Еще девяти месяцев не прошло, как ты знаешь о нем, так? Естественный срок для страхов и сомнений. Все будет хорошо, поверь мне. Вы прекрасно поладите.

— Почему ты уверенна?

— Потому что он уже тебе покровительствует.

— Ты говоришь про Имо? Мы одного и того же ребенка обсуждаем?

Ребенок в это время елозил по полу машиной возле моего стула.

— Ты заметила: как только приедет лифт, звякнет компьютер или телефон, он первым делом смотрит на тебя, даже если рядом стоит шеф. Его в первую очередь интересует твоя реакция.

— Не обращала внимание.

— Потому что ты ненаблюдательна. Или, допустим, сидим мы в саду всей компанией. Как ведет себя Имо?

— Как он себя ведет? По-моему, мы все ему одинаково безразличны.

— Ты ошибаешься. Обрати внимание, он всегда устраивается спиной к тебе, чтобы держать в поле зрения остальных. О чем это говорит?

— О чем?

— О том, что подсознательно он каждую минуту готов защитить тебя от нас. Может, сейчас он слишком мал для этого, но программа в нем есть и она работает.

— Знаешь, что я заметила? — решила я внести вклад в психологический портрет своего сына. — Что он с интересом смотрит на твои волосы.

— Еще бы, — согласилась Алена. — После лысых флионеров. А твои волосы его не интересовали?

— Мои он уже трогал, а теперь хочет потрогать твои.

— Ну, давай! — Алена распустила пышный хвост и наклонилась к мальчику.

— Ты его засмущаешь, — предположила я.

Однако ничего подобного. Не дожидаясь повторного приглашения, Имо вылез из-под стула, и пошел трогать Алену за волосы.

Его возраст мы вычисляли до поздней ночи, множили и делили, соотносили вращение Флио с Землей, вычитали скорость в дороге, даже привлекли компьютер, но точного результата не получили. Пришел Миша и сосчитал все в уме за минуту:

— Он был зачат в день твоего прибытия на Флио, — доложил Миша. — Значит, когда Птицелов спрашивал разрешение, Имка был восьмимесячным зародышем.

Насчет морального облика Птицелова нам все было ясно, а вот, что считать датой рождения ребенка по земному календарю, осталось большим вопросом.

— Считайте дату зачатия, — предложил Миша. — Мы никогда не узнаем, в какой день его достали из «пузыря».

— Тогда он будет почти на год старше своих ровесников, — возразила Алена.

Прибавив к дате зачатия девять месяцев, мы получили 13 августа 1998 года. То есть, попали аккуратно в мой день рождения.

— Так не пойдет! — сказала я. — Почему у нас должен быть один семейный праздник на двоих? Давайте считать снова…

Из всех подарков, преподнесенных Имо в первый месяц секторианской жизни, он выделил две категории: то, что катится и то, что мажется. Эти категории он предпочел остальным. Кубики, конструкторы, музыкальные инструменты и красочные книжки он отложил в сторону. Из кучи он выбрал коллекцию гоночных болидов, которые шеф когда-то собирал, а теперь сплавлял ему по частям, и пластилин, который привезла Алена. Пластилин его интересовал гораздо больше, чем краски. По этой причине в первый же пластилиновый день все стены, двери, мебель и полы были декорированы в авангардном стиле. По пластилиновому следу я узнавала о его перемещениях по модулю. Я знала места, в которых он особенно любил бывать. Благодаря пластилину я узнала, что он лазает не только по деревьям, но и по стенам. По причине того же пластилина, я теперь не видела его часами. Он был так занят, что не показывался даже во время присутствия гостей. Не исключено, что покровительственная установка в мой адрес у него изменилась по той же самой пластилиновой причине.

То, что он лепил, не поддавалось анализу. Я показывала поделки Алене, в надежде получить разъяснение психолога, но психолог пожимал плечами:

— Я специалист по человеческой психике, — объясняла она. — Подожди. Мы все про него узнаем. Пусть пройдет время.

Индер, взглянув на творение своего маленького пациента, первым сказал что-то определенное. Точнее, забил первый колышек в построении Имкиной картины мира:

— Это же леляндры! — сказал он и попробовал найти аналог в русском языке. Аналог отсутствовал. — Очень похоже на леляндры.

— Расскажи мне о леляндрах, — попросила я, чем поставила Индера в неловкое положение.

— Что же мне рассказать, если я не уверен, что это леляндры, но так похоже, так похоже…

Я проявила настойчивость и выяснила, что леляндры являются чем-то вроде талисмана-оберега. Что в далеком прошлом зэта-сигирийской расы их лепили из клейкого растительного вещества, наподобие муки. Выглядели они как миниатюрные уродцы, андроиды с длинными пятками, лишними суставами, колбасовидной головой. Лепили для тех, кого хотели уберечь, главным образом, для родственников. Считалось, что оберег, сделанный родственником, надежнее прочих, хотя иногда их заказывали умельцам, как искусные сувениры. Предки Индера верили, что неприятности, имея выбор, предпочтут леляндра живому существу. С ним сладить проще, и он заметнее, благодаря необычному виду. Чем более уродлив леляндр, тем лучше он притягивает неприятности, так же, как человека экспонат кунсткамеры занимает больше, чем нормальный встречный прохожий. Если леляндр треснул или сломался, значит, верили зэты, одно несчастье миновало, и лепили следующего.