Секториум

Знакомство с Имо не только расстроило моего несчастного брата, а можно сказать, морально убило. Он снова взял ребенка на руки, как брошенную сироту, стал ходить по комнате, пытаясь его разговорить, дал побаловаться зажигалкой.

— Я заберу его на месяц, — придумал брат. — Свежих фруктов поест. Мы все равно послали пацанов в лагерь. Будет время им заняться. Должен же он родственников увидеть. Покажем логопеду. Поживет на даче, Света с ним побудет до сентября.

— Пусть она отдохнет от детей хотя бы месяц. Своих отправили, так ты ей племянника привезешь.

— Вот ты какая, — совсем расстроился Рома. — Моя жена детей любит, и не прячет в подполе. Это ты его приучила там сидеть? Или этот твой… Кто этот Михаил? Ты давно его знаешь? Вы работаете вместе?

— Вроде того…

— Все у тебя вроде бы да как будто. Удивляюсь я. Не ожидал. Честное слово, не ожидал. Таких как ты надо лишать родительских прав! До какого возраста ты собираешься его прятать?

Я чувствовала себя провинившейся школьницей, попавшейся за неприличным занятием. Брат чувствовал себя героем-освободителем несчастных детей, забитых злыми родителями. Миша вернулся как раз вовремя, с бутылками в сумке и идеей в голове. Как раз в самый разгон грандиозного семейного скандала. Он сразу предложил Роме выкурить с ним на крыльце по сигарете, намекая на серьезный мужской разговор. Я припала ухом к двери.

— Ситуация хреновая, — сообщил ему Миша. — Ты сможешь спрятать у себя пацаненка на несколько дней, если что…

К своему ужасу, я поняла, что Миша не шутит и не ломает комедию перед моим ни в чем не повинным братом. Они выкурили на двоих полпачки, а когда вернулись, Рома уже не смотрел на меня как на презренную особу, его взгляд выражал глубочайшее сочувствие по поводу неведомого мне трагического обстоятельства.

— Не волнуйся, — успокоил он меня. — Я так спрячу… ни одна холера не достанет. Только позвони! Ты только позвони, когда надо будет, ладно? — а потом еще извинялся за свое несдержанное поведение.

Задавать вопросы я не стала. Да и, чуяло сердце, никакого объяснения для меня не приготовлено. Только сели мы за стол совсем другими людьми. Имо так и остался на коленях у дяди Ромы. Мужики выпил, закусили, обсудили мебельный бизнес. После бизнеса обсудили всякую ерунду. Уже смеркалось.

— Нет, — говорил брат. — Он не на Иру похож. Он похож на своего прадеда. Ты помнишь фотографию деда? — спросил он меня. — У нас была единственная бабулина фотография. Они ведь после войны пожениться не успели. Отец родился, а дед сразу умер. Это, получается, Димин прадед. Летом сорок пятого… Ты же помнишь эту историю? Она даже не знает… Деда контузило на войне. А умер он странно. В госпитале с ума сошел. С ним в палате больные лежать отказывались. Его заперли, так он стекла бил, кричал: «Я живой! Я живой! Я здесь!». В тот день, когда родился отец, он особенно буйствовал, а потом скончался…

Ромка рассказывал и рассказывал, в подробностях живописал последнее воспоминание нашей бабушки о нашем дедушке, которое я смутно припоминала из раннего детства, а Миша таращился во все глаза, то на меня, то на брата. Если бы в тот момент ему измеряли пульс, прибор бы взорвался. Еще чуть-чуть, и его самого разорвало бы от избытка информации на единицу серого вещества.

— Ах, да! — вспомнил брат и вынул из бумажника фотографии. — Не помню, посылал я тебе такие или нет? Вот, — показал он Имо, — твои двоюродные братья. — Другой снимок он отдал нам. — Это Игорь, это Виталик, мои сыновья. Они близнецы, но совсем непохожи, ни на меня, ни на Свету. Тоже на деда чем-то смахивают.

— Ты знала? — спросил меня Миша, когда Рома снова увлекся общением с племянником.

— А это моя жена, — брат протянул нам новую фотографию. — Я с ней познакомился до армии…

— Бабка твоя жива? — украдкой спросил Миша. — Она сможет описать ситуацию подробно?

— Нет.

— Совсем хреново, — прошептал он. — Где хоть это было? Ты узнаешь интерьер, если найти то самое место?

— Я сама разберусь.

— Еще не хватало, чтобы ты сама лезла в разборку. Только дернись. Разбираться теперь буду я.

— Что? — не расслышал Рома.

— Сестра твоя, говорю, тоже прорва всяких аномалий. Я это понял с первого дня знакомства. Помнишь, — спросил он меня. — Как мы познакомились?

— Не помню.

— Сижу я как-то на яхте, рыбу чищу… Перестань пихаться! Я хочу рассказать твоему брату, как мы познакомились. Так вот, чищу… потный, в чешуе, рыбой от меня и воняет. Вижу, идет… в мини-юбочке, в маечке своей, обтягивающей, садится рядом, да еще коленочкой задевает. Как мне захотелось тогда упасть за борт! Так вот, с тех пор она регулярно откалывает номера, после которых мне хочется упасть за борт. Теперь буду знать, что это наследственное.

— Точно, — согласился Рома. — Она и в детстве такой была.

— Можно подумать, ты помнишь мое детство?

— Ах, прости! Оно кончилось в тот день, когда я родился. Представь, ей было три года. Как сейчас Диме. Меня принесли из больницы, положили к ней на кровать и сказали: «Вот тебе кукла. Мама устала, она будет спать, а ты смотри… Когда закричит, дашь соску». С тех пор она мне мстит за потерянное детство. Так?

— Не так. Я всегда к тебе хорошо относилась. Даже если ты того не заслуживал.

— Неужели? — воскликнул брат. — Как мне повезло, что в нашей квартире не было подпола!

Мы стали вспоминать все по порядку: как дрались и как мирились, как стол письменный делили, один на двоих. Миша от наших проблем был далек. Он, единственный любимый ребенок в семье, с самого начала имел все персональное. Он смотрел на нас, как инопланетянин на склоку аборигенов, а в его голове шел интенсивный анализ информации, который не имел никакого отношения к нашему с Ромой счастливому детству.

Расстались мы на вокзале заполночь. Рома, по пьяной лавочке, пригласил в гости Мишу, а тот немедленно принял предложение. Он попрощался с нами, шепнул мне на ухо, чтобы я шла за Мишу замуж, что, дескать, не в моей ситуации выпендриваться. Заверил, что выполнит свое обещание насчет Димки, поцеловал его и выставил нас из вагона.

Мы дождались, когда поезд тронется, помахали дяде ручкой… перекрестились.

— У тебя вообще-то мозги есть? — начала я. — Как ты мог оставить ребенка наверху?

— Да я ж на минуту отошел, за сигаретами, — оправдывался Миша.

— Ты даже не запер дверь!

— Я ж думал, ты без ключа.

— Почему ты не спустил его в модуль?

— Откуда я знал? Ты же не сказала, что брат должен приехать!

— Он сидел в подполе, как крысенок! Что обо мне подумают родственники?

— Он не хотел без меня спускаться!

— Нечего было его тащить с собой!

— Он сам увязался, а потом дома остаться захотел!

Разругались мы не на шутку. Никогда прежде так не ругались. Случайные провожающие шарахались от нас в темноте. Мы припомнили друг другу все. Я ему — легкомысленное поведение и аморальный облик, он мне — скверный характер, ослиное упрямство и распущенное сексуальное поведение на Флио, в котором он в глубине души все еще меня подозревал, и простить не мог. В ответ, я высказала подтверждение его самых худших подозрений, заверила в своих глубоких чувствах к Його-Птицелову и в том, что мое удовольствие от физического общения с ним было гораздо более сильным, чем он когда-либо имел от всех своих женщин вместе взятых. Мне были выдвинуты ответные заверения в том, что облик моего товарища и впредь будет оставаться аморальным, а репутация такой же сомнительной. И, если я такая неблагодарная трансгалактическая проститутка, то ему плевать на мои проблемы, он не собирается меня выручать из дерьма, в которое я по собственной глупости лезу, но ни словом не обмолвился о том, что это за «дерьмо» и о чем он сегодня тайно договорился с моим братом.