Семейные ценности
Шрифт:
— Вам сюда нельзя, сэр, — человек в белом халате преграждает путь к заветной цели и с недюжинной силой стискивает его плечи, принуждая отступить на шаг назад. — Пожалуйста, отойдите.
— Да мне наплевать! — остатки самообладания с треском рассыпаются на части, и Ксавье отчаянно сопротивляется действиям врача. — Там моя жена, идиот!
— Успокойтесь, — тот остаётся непреклонен, пристально взирая на Торпа из-под низко надвинутых очков. — Давайте поступим так. Я схожу и всё узнаю, а потом сообщу вам. Как зовут вашу жену?
— Уэнсдэй… Уэнсдэй Аддамс, — ещё никогда в жизни он не произносил это имя с таким трудом. Паническая ярость сменяется отчаянием,
— Успокойтесь и присядьте, — врач кивает на ряд низких скамеек, приставленных к стене. — Постарайтесь взять себя в руки. Я всё выясню и вернусь через несколько минут, хорошо?
Он говорит таким тоном, словно объясняет элементарные вещи умственно неполноценному.
Ксавье лишь коротко кивает, не в силах больше выдавить ни слова — а когда врач скрывается за дверями реанимации, принимается измерять коридор шагами, шатаясь на ватных ногах, словно пьяный. Откуда-то издалека доносятся голоса и едва различимый писк множества медицинских приборов. Но Торп не может сосредоточиться ни на чем другом — самые кошмарные догадки терзают сознание и парализуют волю, заставляя практически выть от ужасающей неизвестности.
Он не был в церкви с детства и никогда не считал себя верующим человеком, но сейчас готов молиться всем Богам и чертям, лишь бы только всё обошлось.
Пусть всё будет хорошо.
Пожалуйста, пусть всё будет хорошо.
Врач выходит из реанимации спустя несколько минут — а кажется, что спустя вечность. Ксавье резко замирает на месте и вскидывает голову.
Проклятый эскулап отчего-то медлит, и у Торпа мгновенно возникает неуемное желание вцепиться в ворот белого халата и трясти до тех пор, пока тот не начнёт говорить.
Но уже первая долгожданная фраза разом вышибает из лёгких весь воздух.
— К большому сожалению, нам не удалось предотвратить развитие эклампсии, — на усталом лице врача отчётливо отражается сочувствие, и Ксавье буквально физически чувствует, как белый пол больницы уходит из-под ног. Сердце пропускает удар, чтобы через секунду зайтись в бешеном нечеловеческом ритме.
— Что… что это значит? — предательски дрожащий голос звучит с надрывом. Абсолютно не контролируя собственные действия, Торп делает шаг вперёд и цепляется за рукав белого халата. — Не молчите! Скажите мне правду!
— Сэр… — врач выдерживает секундную паузу, показавшуюся тысячей лет. — Подобное состояние напрямую угрожает жизни.
— Чьей? — внутри всё стремительно холодеет.
— Боюсь, что и матери, и ребёнка. Мы проведём экстренное кесарево сечение и постараемся сделать всё возможное, но… — ещё одна ужасающая пауза. — Будьте готовы к худшему.
Врач говорит что-то ещё, но Ксавье уже его не слышит — в ушах медленно нарастает звенящий гул, а конечности окончательно становятся ватными. Всё тело прошибает холодный пот, сердце сжимается в тисках парализующего липкого страха… Нет, не страха. Страшно ему было с полчаса назад, когда Уэнсдэй — его Уэнсдэй, такую маленькую, хрупкую, но при этом всегда кажущуюся абсолютно несгибаемой — погрузили в карету скорой помощи. Когда он замер на месте, невидящим взглядом уставившись в безвольно свисающую тоненькую руку, перепачканную уродливыми разводами алой крови.
Теперь же Ксавье чувствует, как сердце, разум и тело охватывает невероятный, животный… ужас.
Пальцы коченеют.
Дыхание перехватывает — настолько, что даже не получается сделать вдох.
Он отшатывается от врача,
налетев на низкую скамейку в коридоре — колени неизбежно подгибаются, и он буквально падает на твёрдое сиденье. Из груди против воли вырывается вымученный глухой хрип, пальцы рефлекторно впиваются в кожаную обивку скамейки, совершенно безразличную к его страданиям.Нет. Нет. Нет.
Это не может происходить на самом деле. Уэнсдэй не может умереть, просто никак не может… Да это же просто бред.
Тем более так глупо и банально — она бы явно сочла это чудовищно оскорбительным.
Нельзя сказать, что он никогда прежде не задумывался о её смерти — его упрямая жена имела поразительную способность рисковать жизнью чуть ли не ежедневно. Водила свою чертову Мазерати одной рукой, утопив в пол педаль газа, и регулярно выжимала из мощного мотора шокирующие двести с лишним километров в час. Пугающе часто рвалась на передовую при задержаниях особо опасных преступников — и лишь небрежно усмехалась уголками вишневых губ в ответ на его категоричные, но бесполезные запреты — не помогла даже пуля, чудом прошедшая по касательной.
Уэнсдэй Аддамс никогда не боялась смерти, словно играла с судьбой в кошки-мышки.
И всегда выходила победительницей даже из самых рискованных ситуаций, из самых опасных передряг. Словно в ту самую пятницу тринадцатого, когда она появилась на свет, в небе горела самая счастливая звезда. Словно изменчивая Фортуна никогда не поворачивалась к ней спиной.
Но он… боялся. Всегда чертовски боялся.
За долгие годы совместной жизни Ксавье привык к невероятному количеству странностей. Но к этому привыкнуть не смог — да и возможно ли было?
Всего одна её фраза — у нас задержание, буду поздно — заставляла его сердце коченеть под гнетом леденящего душу страха.
Но даже в самых худших ночных кошмарах он не мог представить, что это будет… так.
Что за минуту до последнего шага к безоблачному счастью вся жизнь полетит под откос со скоростью поезда, сошедшего с рельс.
Со скоростью самолёта, ушедшего в неконтролируемый штопор.
И очень скоро мыслей в голове совсем не остаётся. Ужасающая неизвестность висит в воздухе оголённым проводом под тысячевольтным напряжением. Время не просто замедляет свой ход — оно останавливается.
Сквозь плотный туман в голове едва слышно доносятся глухие рыдания, и Ксавье не сразу осознаёт, что эти хриплые клокочущие звуки вырываются из его собственного горла.
Страх потери свербит грудную клетку изнутри, царапает старым зазубренным ножом.
И пробуждает в голове воспоминания о самых страшных днях его жизни, когда одиннадцатилетний Ксавье впервые встретился лицом к лицу с непоправимой утратой.
Тяжёлая жирная земля, удушающий запах вымокших под дождём цветов, безликий прямоугольник серого надгробия с именем матери и двумя датами.
Мадлен Вайолет Торп
15.04.82 — 07.01.17
…ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.
И в крохотной чёрточке между равнодушными рядами цифр — вся её жизнь.
Тепло ласковых рук и мягкость изумрудного бархата глаз.
Длинные яркие платья с летящими юбками в мелкий цветочек.
Тонкий аромат булочек с корицей, которые она пекла каждое воскресенье, категорически не доверяя прислуге.
Но всего этого больше нет и не будет.