Семья для мажора

Разорвав этот нихрена не безобидный контакт, она часто дышит и смотрит в мои глаза.

— Какого хера ты делаешь? — спрашиваю жестко.

В ответ кладёт руку на мою ширинку и сжимает в ладони яйца, запуская очевидные реакции, которые я тупо не контролирую, потому что пьяный.

Дёрнувшись, по инерции сжимаю ее запястье «загипсованной» рукой, от чего она взрывается болью.

Движение справа заставляет повернуть голову, и мне достаточно миллисекунды, чтобы понять, как все это выглядит со стороны, потому что лицо у девушки Баркова такое, будто вместо глаз у неё два пятака, а челюсть собирается пробить гребаный пол.

Блять!

Оттолкнув от себя Таню, выскакиваю с дивана.

Развернувшись на пятках, Алёна срывается с места, уносясь по коридору в сторону туалетов.

— Остынь, — Барков преграждает дорогу.

— Дай пройти… — прошу его хрипло и толкаю в грудь.

Я, сука, не собираюсь с ним драться, но бешаный приступ тахикардии отключает мои мозги.

— Остынь! — повторяет с рычанием.

— Блять! Дай пройти! — тараню его плечом.

— Уймись.

— Дай пройти! Мы просто поговорим! — больная рука сводит мои шансы против него к детской беспомощности.

Это бесит, и я хватаюсь его за грудки здоровой.

— Мы просто поговорим, — цежу ему в лицо.

— В другой раз, — чеканит, не собираясь двигаться с места. — Проспись.

— Иди на хер! — взрываюсь.

В ответ он убирает от себя мою руку и делает шаг назад, после чего скрывается в коридоре вслед за своей девушкой.

Глава 39

Аня

— Доброе утро, спящая красавиц, — с тихим стуком в мою палату заходит медсестра Таня.

Загорается свет, и я щурюсь, вяло подтягиваясь на локтях.

Я никогда не лежала в больницах, но здесь все очень отзывчивые. Настолько, что я хотела бы оставить им что-нибудь в благодарность. Может быть деньги, ведь их у меня полно. Даже не смотря на то, что мое пребывание здесь совсем не дешевое удовольствие, нам с детенышем хватает выше крыши.

На часах семь утра, и за окном темно.

Пытаюсь проснуться, бросая удрученный взгляд на металлический лоток, где лежит шприц с моим уколом.

— Это последний, — успокаивает Таня.

— Аллилуйя… — бормочу, переворачиваясь на бок.

— Хоспади… бедное создание, — причитает, растирая спиртом кожу на моей ягодице. — Ну ладно, это еще не страшно. Бывает и хуже.

Невнятно фыркаю в ответ, пока ставит мне укол.

Вообще-то, мы с ней дружны. Я ей нравлюсь, и она мне. Возможно, я нравлюсь ей, потому что никогда не жалуюсь. Не скандалю и не привлекаю к себе внимание. Противоположных случаев здесь полно. Может быть, узнай здесь, чьего ребенка я так отчаянно пытаюсь сохранить, внимания ко мне было бы в разы больше. Не искреннего, а любопытного и расчетливого. С этим я столкнулась давным давно. Еще в ту пору, когда мы с Дубцовым только начали встречаться. Я лучше умру, чем начну что-либо афишировать. Я не хочу, чтобы все это любопытство касалась меня и детёныша. Оно токсичное. Если Кирилл к этому привык, то я нет. Это внимание я вижу, как угрозу, и с каждым днем этот эффект усиливается.

На тумбочке оживает телефон, и я дергаюсь.

— Да лежи ты! — суетится Таня. — Больно же будет!

Я знаю.

Закусив губу, принимаю последствия.

— Уффф… — выдыхаю, когда наконец-то достает иголку.

— На… — подает мне телефон, собирая свои пыточные иголки.

— Спасибо… — шепчу, глядя на дисплей.

Это Дубцов, и я медлю, сонно обводя глазами буквы его имени.

Звонить мне в семь утра не его традиция. Обычно он звонит ближе к десяти. До этого времени он пишет. Пишет вечером и утром. К семи утра меня всегда ждет что-то вроде: “как дела?”, “проснулась?”, “че-нить хочешь?”.

Решаю не брать трубку, потому что… просто не хочу.

Я и так достаточно сказала ему вчера. Не уверена, что захочу услышать его и в десять утра.

Вдруг понимаю, что тоже умею наказывать!

Я научилась у него. Но его мастерства мне никогда не достичь. Просто я не хочу с ним говорить, вот и все.

Засунув телефон под подушку, прижимаю к груди ноги.

Он может не говорить мне о своих планах, может не говорить мне о том, что собирается провести вечер в компании друзей и девушки, которая смотрит на него, как на пирожное. Ради Бога! Ведь я не сварливая жена.

Я… честно говоря, просто не знаю, как себя вести.

Требовать у него повиновения? Запретить общаться?

Мне совсем не до того.

Совсем.

Надеюсь, он хорошо провел время.

Упрямо игнорирую его звонок, глядя в белую стену.

По щеке стекает слеза.

Когда-то дед сказал мне, что выбрав правильное направление, ты чувствуешь это до самой подкорки.

Я чувствую.

Но это не значит, что я оловянная. Мне обидно и дико хочется домой. Дико хочется, чтобы Дубцов хотя бы во сне могу сказать, что меня любит. Просто, потому что мне очень хочется это услышать. А лучше всего, чтобы ЭТО произнес его, черт возьми, рот!

Я знаю, что он очень занят. Знаю, что он идет к своей цели. Знаю, что это не фигня на палочке. И я знаю, что дико и безумно его ревную.

Дико и безумно.

Когда телефон начинает звонить опять, достаю его из-под подушки, видя входящий от Алёны.

— Привет, — отвечаю сонно.

— Привет… — ее голос звучит бодро.

Это тоже странно. В семь утра она не звонила мне ни разу в жизни.

— У тебя бессонница? — интересуюсь вяло.

— Как эмбриончик? — спрашивает она в ответ.

— Ммм… — тяну с улыбкой. — Он на месте, — глажу рукой свой живот.

— Как ты себя чувствуешь?

— Странный вопрос в семь утра, — тихо смеюсь. — Я собираюсь еще поспать. Ммм… как посидели? — спрашиваю, выводя пальцем круги на стене.

Она молчит, и я напрягаюсь.

— Вы что, с кем-то подрались? — спрашиваю нервно.

— Эмм… нет… — отвечает беспечно. — Типа приличное заведение.

— Пффф… — успокаиваюсь. — Я тогда посплю.

— Да… — говорит тихо. — Я тоже. Заеду к тебе часов в двенадцать.

— Угу…

Она кладет трубку, а я вижу сообщение от Дубцова: “Набери, когда проснешься”

Свернув его, укладываюсь на спину.

Не собираюсь я ему набирать. По крайней мере до двенадцати.

Глава 40

Аня

В девять утра меня будит звонок от Карины.

На самом деле я не спала. Просто пялилась в стену, думая о том, мальчик у меня или девочка. Не знаю, кого хочу больше. Когда-нибудь я бы хотела обоих. Я никогда не думала о детях, но теперь отчаянно понимаю, что хочу их. От него. С его чертами. Чуть кривоватой линией губ, которая так ему идет и которая совершенно уникальная. Как метка, передающаяся по наследству.