Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

–  Чепуха, - вырвалось у Свиридочкина.
– Ты извини меня, но излишняя бдительность может привести черт знает к чему.

–  К чему?
– Емельян взглянул на комиссара с некоторой заносчивостью.

–  К недоверию, - не задумываясь, ответил Свиридочкин.
– А не доверять своим людям - это и есть черт знает что.

–  Погодите, товарищи.
– Егоров поднял руку.
– Можно спокойно и трезво разобраться во всем. Бдительность и осторожность в наших условиях, дорогой Павел Павлович, не излишество и не порок. А вот необоснованное, излишнее недоверие - это уже порок. Давайте разберемся в данном конкретном случае. Вы хорошо знаете командира семерки?

–  Толю Шустрикова?
– уточнил Свиридочкин, - Отлично знаю. Наш активист, на трикотажной фабрике работал комсоргом. Преданный парень. Честный. Других членов его группы я не знаю, фамилию Льва Шаповалова слышу впервые. Может, какой-нибудь безродный пришелец.

–  Шустриков не мог взять к себе в группу первого встречного, - заметил Егоров.
– Как попал к нему этот Шаповалов? Все надо выяснить. И Глебов, пожалуй, прав в том отношении, что семерку надо брать не сюда, в штаб бригады, а в один из отрядов. Поговорим, выясним, проверим.

–  Именно об этом и речь, - сказал Глебов, довольный тем, что комбриг, в сущности, поддержал его.

3

Возле своей землянки в вечерней темноте Глебов столкнулся буквально лицом к лицу с Женей. Она ждала его, знала, что он у комбрига на докладе и с минуты на минуту должен выйти. Он взял ее руку и, ничего не сказав, увлек за собой в землянку. Посветил фонариком, лампу зажигать не • стал. Усадил Женю на топчан, сам сел рядом, держа в руках ее руки. Ее волосы касались его горячих щек.

–  А я на тебя обижена, - сказала она и плотнее прислонила свою голову к его щеке.

–  За что, Женик?

–  Почему ты меня с собой не взял?

–  Что ты, Женечка, зачем тебе? Ничего интересного не было. Окружили, разоружили без единого выстрела.

–  А мне так хотелось… рядом с тобой… быть там, - заговорила она отрывисто, делая долгие паузы. В сплошной черноте землянки он не видел лица Жени, но ему казалось, что он чувствует и видит ее мечтательно задумчивые глаза.
– Я весь день думала о тебе и волновалась.

Емельян прижался своей щекой к ее щеке, потом коснулся губами ее глаз. Он дышал тяжело, как больной. И молчал. Боялся слов, нелепых, неуместных, бессильных передать то, что он чувствовал.

–  Ты чем-то озабочен? Чем, родной мой?

Он рассказал ей о сообщении Бориса Твардова и о том, что завтра утром он должен послать в город человека, который предупредит Анатолия Шустрикова, и что подготовить этого человека он должен сегодня, сейчас, но пока что сам не знает, кому поручить такое ответственное дело.

–  А я знаю кому, - бойко встрепенулась Женя.

–  Кому, Женечка?

–  Есть такой человек. И он отлично справится с твоим заданием. Только ведь ты не доверяешь людям.

–  Это неправда, Женик, - глухо выдохнул он, касаясь своими жесткими усами ее рук.
– Скажи, кто тот человек?

–  Евгения Акимовна Титова.

Он даже вздрогнул: что за шутки? Нет, Женя не шутила. Она говорила вполне серьезно. Она просила, требовала, умоляла послать именно ее. Он противился изо всех сил. Нет-нет, она пусть не думает, что он ей не доверяет. Он доверяет, но здесь нужен человек, отлично знающий город.

–  Зато меня в городе никто не знает, - настаивала Женя.
– Я знаю, как вести себя, у меня есть опыт работы в городской управе, знаю нравы и повадки оккупантов.

Доводы ее нельзя было оттолкнуть, признать несостоятельными. И возражал он против ее кандидатуры по одной-единственной причине: боялся потерять ее, свою любовь, своего самого большого и единственного друга на целом свете. Об этом он не решился сказать ей - Женя сама догадалась и попробовала убедить его, что ей не грозит никакая опасность: она пойдет без оружия и без документов, пойдет менять кур на соль и спички. Спросят - откуда? Скажет: из лесной деревни Нагайцы, в которую оккупанты не решаются сунуть носа. Словом, она знает, что сказать, и Емельяну нечего за нее беспокоиться.

Деятельная от природы натура, смелая и сильная, Женя давно мечтала о настоящем подвиге. Ведь она еще ничего такого не совершила, чтоб отплатить фашистам за смерть своего отца. За время пребывания в партизанской бригаде ей так и не пришлось участвовать ни в каких операциях. Это ее огорчало и обижало. И разве можно было упустить такой случай, когда нужно пойти в город с ответственным заданием? Важность его Женя отлично понимала - спасти от явной петли семерых патриотов. О, это высокая честь, за нее можно бороться отчаянно, и она боролась, пока в конце концов Емельян не сдался - уступил ее просьбам. Когда он согласился после долгого раздумья послать ее завтра утром в город, она в бурном восторге обхватила его шею обеими руками и поцеловала в губы, такие родные!

Это было продолжение того дивного вечера, когда они в седле возвращались после проводов самолета. Они не стали сдерживать себя, свои желания. Все было просто и естественно, как приход весны или восход солнца, никто никому не навязывал своей воли. Все было их общее. И никто из них не жалел о том, что произошло. Ведь он сказал ей:

–  Ты моя жена. Моя навеки.

И она отвечала, прижав его к груди и целуя:

–  Да, да, да… родной мой… навеки.

Он помнил, что утром ей уходить в трудную и дальнюю дорогу и что нужно выспаться, отдохнуть. Спросил:

–  Ты здесь останешься до утра?

–  Да, родной. Надя уже спит, не буду ее беспокоить. А ты не хочешь, чтобы я здесь оставалась?
– В вопросе прозвучало внезапное недоверие и тревога, открытая, непосредственная. Он казнил себя, что дал повод так истолковать его слова.

–  Что ты! Я хочу, чтоб ты всегда была здесь. Я счастлив. Только тебе надо выспаться, отдохнуть перед дорогой.

–  Я высплюсь. Я отдохну, - сказала она, не выпуская его из объятий.
– С тобой. С тобой.

После холодных, нудных осенних дождей - предвестников приближающейся ранней зимы - неожиданно установилась теплая солнечная погода. Чутьем пограничника, понимающего природу, умеющего наблюдать и чувствовать ее, Глебов уловил, что погожие дни пришли на непродолжительное время, не сегодня - так завтра снова польют студеные дожди, потом ударит первый мороз, и в сумраке коротких дней закружатся белые мотыли, укроют собою поля и леса. Начнется трудное для партизан время, когда нелегко скрыть на снежной целине свои следы от карателей, в союзники к которым пойдут холод и голод. Такие мысли тревожили Глебова, но не сейчас, не в это звонкое золотисто-голубое утро, набросившее на перелески и лощины легкую шаль из тумана. Еще дня три назад весь зеленый и мокрый, сейчас лес расцвел багрянцем осеннего увядания, той ослепительной, мягкой, прощальной красотой, которая сеет грусть и тоску в человеческих сердцах.