Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света
Шрифт:
– Не знаю. Наверно, соседей стеснялся или хотел навести порядок в своей холостяцкой квартире.
– Дальше? Рассказывай дальше!
– торопила Галя, и Женя рассказала, что Лев Шаповалов сообщил ей, что он связан с партизанами, и приглашал ее работать против оккупационных властей в пользу Советов, но она, Женя, решительно отказалась и попыталась уйти, не желая оставаться в доме подозрительного человека. Да, да, она хотела уйти и заявить о нем в полицию. Но он пригрозил ей пистолетом, пытался изнасиловать. И у нее не было иного выхода, как пристрелить этого большевистского агента.
Женя рассказывала спокойно и неторопливо, а Галя повторяла ее слова по-немецки. Женя поняла: главная здесь не девушка в пилотке и мундире, а розоволицый офицер с тонкими нервическими губами и холодными, с металлическим блеском глазами, которые продолжали
– Хватит! Спектакль окончен!
– не крикнул, а, сдерживая себя, проскрежетал белыми ровными зубами Хофер. И затем, повысив голос и все еще сжимая до боли Женины волосы, потребовал: - Ты будешь говорить все - кто дал тебе задание убить Шаповалова, кто твой начальник? Всю правду?
Галя переводила его вопросы. Женя сказала Гале:
– Пусть он отпустит волосы: я не могу так говорить.
Галя не стала переводить Хоферу требования Жени, сказала ей, ухмыльнувшись с угрозой, но без злобы:
– Ничего, привыкай. Еще не то будет.
Женя молчала. Хофер ждал. Потом спросил Галю:
– Что она сказала?
– Просит отпустить волосы.
– Скажи ей, что, если не будет говорить, я велю подвесить ее за волосы к потолку.
Галя перевела, бесстрастно, машинально, сонливо зевая. Она и в самом деле устала от подобных зрелищ, от всего. Ей хотелось спать. Все чаще на нее находила хандра и апатия. Желание забыться, уснуть и не проснуться все чаще посещало ее. Она еще не жила и не знала настоящей жизни. Позади были годы постоянных тревог, напряжения нервов и воли, ежеминутного ожидания ареста, наконец сам арест, тюрьма, допросы, суд, смертный приговор сестре и десять лет заключения ей. Она сидела всего лишь один год, который показался ей целой жизнью, ненужной и пустой. Жизни не было, потому что не было надежды. Она существовала. Служба у немцев вернула ей надежду - то было что-то неясное, бесформенное, как сновидение. Она тешилась злорадством и местью к людям, представляющим враждебное ей общество, чуждый строй. На ее глазах в застенках гестапо грубо и жестоко ломались судьбы этих людей. Она радовалась чужому горю. Но это прошло. Она чувствовала, как постепенно стынет ее душа и охладевает мозг. Алкоголь уже не помогал, не действовал на нее. Иногда к ней приходило отвращение к себе самой, к грубо истерзанной плоти и оплеванной душе. В такие минуты она презирала Хофера и готова была пустить ему пулю в лоб. В нем она видела животное, дикое и жестокое, и понимала, что и она ему нужна в роли самки. Ей казалось, что временами он ненавидит и ее, разгневанный неудачами, и готов повесить ее, как вешал других. А неудач было много, и Хоферу приходилось нервничать довольно часто. Бесследное исчезновение отряда Бориса Твардова вызвало в нем приступ бешенства.
Галя спросила Женю, сколько ей лет, и, когда та ответила: "Восемнадцать", почему-то подумала: "Моя ровесница" - и посмотрела на нее совсем другими глазами. Она знала, что Женю ожидают нечеловеческие пытки и потом смерть, скорее посочувствовала ей, чем пожалела: "Лучше тебе, девушка, умереть без мук. Жить все равно незачем и ни к чему. Умри. Но умри, не испытав ужасов пыток". Хофер сообщил Гале, что убийство Шаповалова - дело рук партизан и что через эту девчонку он размотает важный клубок. Изощренный палач-садист, он был уверен, что заставит девушку говорить. Женя сказала, что никто ее не посылал убивать Шаповалова и что она рассказала всю правду. Она знала, что Хофер выполнит свою угрозу и подвесит ее к потолку за волосы, смотрела в его глаза, безжалостные, нечеловеческие, безжизненно-алчные, и верила - он способен на все. Она твердо решила: лучше принять самую мучительную
смерть, чем выдать товарищей.Хофер снова подошел к Жене вплотную, грубо взял ее за подбородок и, говоря: "А ты можешь нравиться мужчинам", погасил о ее щеку раскаленную сигарету. Женя стояла, не дрогнув. Тогда он вдруг резко схватил ее за ворот платья и разорвал его до подола, обнажив тело.
Чисто девичьим инстинктом Женя встрепенулась, съежилась, сжалась в упругий комочек, закрывая обнаженную грудь. Она умоляюще смотрела на Галю широко раскрытыми глазами, в которых вместе с ужасом застыли слезы, и взглядом просила о помощи. Но лицо Гали было безучастным и непроницаемым. Только в душе ее рождалась ненависть к Хоферу, в котором именно сейчас, глядя со стороны, Галя увидела грубое, отвратительное животное. И одновременно в ней неожиданно, стихийно вспыхнуло мимолетное чувство, быть может, просто женской солидарности к беззащитной девушке. Она ничего не сказала Хоферу, лишь взглянула на него осуждающе и с презрением, и Хофер истолковал этот взгляд своей наложницы как чувство ревности. Он не хотел разжигать в ней это чувство и дразнить ее. Сказал с ожесточением:
– Сначала с ней поговорит Рудольф.
– Потом, вспыхнув, остервенело заорал Жене в лицо: - Знаешь, кто такой Рудольф! Это бык! Бык-жених! Он любит девушек. Я надеюсь, ты ему понравишься. Он недурно проведет с тобой брачную ночь. А наутро ты заговоришь. Ты расскажешь все, назовешь своих соучастников. Всех, до одного. Всех!
– кричал Хофер неистово, и тонкие прозрачно-фарфоровые ноздри его вздрагивали.
Галя негромко, монотонно перевела его угрожающий монолог, а от себя добавила:
– Я гарантирую тебе жизнь и свободу, если выдашь сообщников. Мне жаль тебя.
Хофер нажал кнопку звонка. Рассвирепевший, он метался по кабинету. Вошедшему адъютанту крикнул:
– Рудольфа!
Потом подбежал к шкафчику, достал распечатанную бутылку коньяку, налил себе рюмку и выпил, не закусывая. Предложил Гале. Та молча покачала головой. Минут через пять вошел здоровенный, краснощекий гестаповец, рыжий, с обрюзгшим лицом, густо усеянным веснушками, с мясистым фиолетовым носом. Монументом замер у дверей, расставив широко ноги-тумбы в подобострастном ожидании приказа. Хофер резко схватил Женю за локоть и, повернув в сторону двери, сказал:
– Знакомься - твой жених!..
– И деланно-истерически расхохотался.
– Нравится?.. Отвечай, чего молчишь?
Женя посмотрела на Рудольфа испуганно, как смотрит загнанный в клетку зверек. Она все поняла, представила явственно страшную участь свою. И торопливая, всполошенная мысль забилась в мозгу: только не это, не позор и бесчестье, лучше смерть, скорей бы смерть. Еще час назад в ней жила и крепилась надежда на спасение - она думала: Емельян узнает о ее аресте и выручит, непременно придет на помощь, спасет. Надеялась и верила ему, своему мужу и другу, своей чистой и светлой любви. Теперь же поняла: чуда не случится, чудеса бывают чаще в скороспелых кинофильмах да в сказках. Жизнь более беспощадна, сложна и глубока. Жизнь прекрасна, и нет более тяжкой тяжести, горькой горечи и невыносимей боли, чем расставаться с жизнью. Но есть обстоятельства, когда человек - не животное, не зверь, а человек - должен принять смерть во имя жизни других, таких же, как он сам, честных и сильных, тех, которые продолжат его дела и отомстят за его страдания, муки и преждевременную смерть.
Женя рванулась к столу, за которым стояла Галя, и, упав перед ней на колени, стягивая руками разорванное платье, чтобы прикрыть свое тело, со слезами, рыдающей скороговоркой попросила:
– Не знаю, кто ты такая… но ты девушка, ты женщина. Я прошу тебя, умоляю - убей меня сейчас, застрели…
Галя ответила по-немецки на вопросительный взгляд Хофера:
– Она просит, чтобы Рудольф удалился. Она что-то хочет сказать.
Хофер кивнул, и Рудольф, оскалившись и облизнувшись по-кошачьи, вышел за дверь. Галя сказала по-русски:
– Я могу застрелить тебя, спасая своего шефа.
В ее словах Женя прочла намек. Его было достаточно, чтоб понять, как поступать дальше. Женя поднялась на ноги, быстрым ищущим взглядом осмотрела кабинет. На письменном столе стоял мраморный чернильный прибор, мраморная лампа. Именно ее избрала Женя своим оружием. Опершись о край стола, она резко повернулась к Хоферу, не стыдясь наготы своей, с вызовом посмотрела в лицо и неожиданно расхохоталась безумным хохотом. Потом, круто оборвав этот хохот, сказала с намеренной дерзостью, встряхнув головой: