Семья

Ночь текла, объятая безмолвием. Санкити сидел на веранде. Свет луны падал на его колени. О-Сюн пошла спать, но скоро вернулась в белом ночном кимоно и, сев рядом с Санкити, сказала, что не может уснуть.

Неожиданно во двор ворвалась свора собак. Они носились между деревьев, яростно размахивая хвостами. На улице залаяли другие псы. Услышав лай, одна из собак, изогнувшись под бамбуковой изгородью, исчезла, за ней тотчас последовали остальные. Под ночным небом раздавались их злобное рычание и лай.

— Жалко спать в такой вечер, — сказал Санкити, сидя возле задумавшейся о чем-то племянницы и слушая возню собак. Внезапно и его, как замерзшего пса, пробрал озноб.

— Дядя, вы не хотите спать?

— Не хочу. Да ты не смотри на меня. Иди ложись.

Санкити остался один. Дрожь не унималась.

На следующее утро во время завтрака он опять говорил, что обязательно переменится, станет другим, лучше.

«В чем дело? Что со мной происходит?» — спрашивал мысленно он себя и снова раскаивался, что и вчера вечером ходил гулять с о-Сюн.

Душевное волнение Санкити не утихало. Он встал, пошел к колодцу, погрузил в холодную воду руки и ноги, смочил сухие волосы.

— Эй, похлопайте-ка меня по спине! — крикнул он. Девушки со смехом подбежали к дяде.

— Изо всех сил?

— Изо всех. Не страшно, если кости треснут.

— Только чур потом не сердиться! — рассмеялась о-Нобу.

— Немножко повыше! Ниже! — командовал Санкити, заставляя племянниц изгонять ломоту, которую с утра чувствовал во всем теле.

Но вот наконец наступил день, на который был перенесен праздник Реки. Вскоре после полудня о-Сюн и о-Нобу стали собираться. После гулянья надо было поспеть в гости к дяде Морихико. Неожиданно приехала о-Кура, мать о-Сюн. Она приехала за деньгами, выпрошенными у Санкити ее мужем.

— Мама, прости меня, пожалуйста, что я оставляю тебя одну, — ласково обратилась о-Сюн к матери. — Пойду надену новое кимоно.

О-Нобу тоже надела новое кимоно, сшитое о-Сюн. О-Кура, сев напротив Санкити, разглядывала девочек.

— Какие хорошие подарки сделал вам дядя Санкити, — сказала она. — Видно, вы хорошо домовничаете. Вот и поживите у дяди, пока тетушки нет. Он у нас ученый, вы много от него узнаете...

Санкити поглядывал то на невестку, то на племянниц.

— О-Сюн плохая хозяйка. Ты уж, Санкити, заставляй ее все делать по дому. Ей это полезно.

— Мама, а как живет Цутян? — спросила о-Сюн, продолжая заниматься своим туалетом.

— Цутян каждый день сидит за уроками, — ответила о-Кура. Она помогла дочери завязать оби, потом пошла посмотреть кухню.

— Дядюшка, красивая у меня лента? — подбежала к Санкити о-Нобу.

— А мне идет моя лента? — полуобернулась к нему о-Сюн.

Санкити положил перед невесткой деньги. О-Кура спрятала их в складках оби и долго рассказывала о своей жизни. Оказалось, и этих денег было мало, пришло время вносить плату за содержание Содзо. Потом о-Кура посетовала на мужа, что тот долго не может найти занятие, поругала Сёта за его пристрастие к легкой жизни.

Девочки, казалось, уже слышали веселое хлопанье фейерверка. Сгорая от нетерпения, они ждали, когда о-Кура кончит свои жалобы.

— Я сейчас. Вот только покурю. Санкити, дай мне папироску.

О-Кура закурила и снова принялась болтать.

— А как поживает сестрица Хасимото? Я слышала, что старший приказчик Касукэ умер. Для Сёта было бы лучше, если бы Тоёсэ вернулась в Токио.

— Мама, пойдем скорее! — с досадой воскликнула о-Сюн.

— Идем, идем, — сказала о-Кура и посмотрела на брата.

— Я думаю, что уж эту историю муженек долго не забудет. Я его ругаю, а он смеется. Ты, говорит, стала невозможной, раньше, мол, была куда покладистей... А что если он будет таким же беспечным, ведь уж ниже пасть нельзя. Сколько нам пришлось вытерпеть! Даже представить трудно... Хорошо, что ты, Санкити, так тверд по части вина и женщин...

Санкити прижал ко лбу ладонь.

Наконец о-Кура поднялась и, попрощавшись, удалилась, не переставая уже на ходу чему-то поучать девочек.

За окном смеркалось. Санкити воображал шумную толпу у моста Рёгоку. Он сидел в полутьме, не зажигая света, и не мог унять дрожь. Он чувствовал, как его затягивает в пучину. Устоять, только бы устоять, внушал он себе. Он стал вспоминать о-Юки. Он не думал о ней в последние дни. В доме стало совсем темно. Издалека доносился треск взлетавших к небу огней.

«Яс радостью узнала, что в эту ужасную жару вы все здоровы и благополучны. Спасибо, что сразу прислали к нам Юкико, когда умерла бабушка. Поминки получились хорошие. Было много гостей. Это потому, что бабушка была очень добрая и ее все любили. Мы очень задерживаем у себя Юкико. Вам, наверно, это причиняет неудобства. Мне очень жаль Сюнко-сан и Нобуко-сан. У них сейчас много хлопот. Но в такую жару с маленьким ребенком на руках ехать тяжело. Прошу вас, пусть они останутся у вас, пока не спадет жара...»

Санкити получил это письмо от матери Нагура, когда в воздухе уже чувствовалось дыхание осени.

О-Сюн подошла к дядюшке, сидевшему за столом, и простодушно сказала:

— Дядюшка, мне сейчас нечего делать, если у вас болят плечи, давайте я вам их разотру.

— Не надо.

— Вы чем-то расстроены?

— Да нет, ничего. Не обращайте на меня внимания. Занимайтесь с о-Нобу своим делом.

У дяди редко бывал такой неласковый тон. Значит, она сделала что-то не так. О-Сюн смутилась и ушла на кухню.

— Сестрица о-Сюн! Братец приехал! — позвала ее о-Нобу.

Приехал Наоки. Молодой служащий компании был, как всегда, приветлив и оживлен. У него была строгая бабушка, которая присматривала за ним, поэтому у него всегда был опрятный вид, даже если он заходил на минутку в доставшемся ему от отца летнем хаори. Его любили и дети, и старики. Санкити он звал теперь «братцем».

Санкити позвал девушек в комнату, чтобы и они послушали, что будет рассказывать Наоки. Житель столичного пригорода, Санкити любил послушать, что говорит Наоки о переменах в старом купеческом Токио. Сегодня Наоки рассказывал, как меняется облик торговой части города: исчезают старые склады, из черных недр которых тянет затхлостью и сырым холодом, меньше становится синих штор в дверях лавок, хиреют когда-то богатые торговые фирмы, и только дома под высокими черепичными крышами, где эти фирмы помещаются, стоят незыблемо. Мать Наоки, когда-то известная своей деловитостью и энергией всему Токио, теперь совсем одряхлела. Санкити хорошо помнил, какая она была — ведь он жил когда-то в доме отца Наоки.

— Поди, Сюн, покажи Наоки сад, — предложил Санкити. В саду цвели любимые Наоки карликовые деревца, подвязанные к палочкам. О-Нобу тоже пошла в сад.

Среди деревьев звучали молодые смеющиеся голоса. Санкити вышел на веранду. Ему было приятно слушать их, смотреть на их беззаботное веселье. Он старался отвлечься, подавить в себе печаль и чувство стыда...

Нарвав в саду охапку недотрог, молодежь возвратилась на веранду. Девушки забавлялись, пытаясь раскрасить белые носовые платки соком цветов и листьев. Но в цветах было много воды, и у них ничего не получалось. Наоки из-под крыши сорвал несколько лепестков традесканции. О-Сюн подложила их под носовой платок о-Нобу и кольцами ножниц провела по нему. На платке появился четкий рисунок лепестков.