Семья

«Там был колодец в старые времена, а немного правее — склад». Деревянная клетушка, где провел в заточении последнее время безумный Тадахиро, была еще цела. В двухэтажном флигеле, в котором когда-то доживала свои дни старая бабка Санкити, теперь жила мать хозяина.

— У меня есть что-то интересное для вас, господин Коидзуми, — сказал хозяин.

Он хлопнул в ладоши и приказал принести сакэ. Затем вынул из шкатулки и положил перед Санкити три грифельных печати старого Тадахиро. Их нашли, когда вскапывали землю под тутовые деревья.

Хозяин рассказал, что тогда же были найдены старые зеркала. А пионы, росшие перед кабинетом Тадахиро, не погибли во время пожара. Они потом дали побеги и теперь каждое лето цветут огромными белыми шапками.

В гостиную то и дело входили жители деревни. Все эти взрослые люди были когда-то мальчишками, играли вместе с Санкити, называли его просто Санко. Теперь они величали его Коидзуми-кун. Многие были учениками старого Тадахиро.

— Когда был жив господин Тадахиро, богатый был дом, — вспоминал кто-нибудь из пришедших тонким, пьяненьким голосом. — Даже когда уж, кажется, совсем ничего не было, в амбарах всегда можно было найти мешков шестьдесят — семьдесят рису. Все, все пустил по ветру ваш старший братец. Все пошло прахом.

Санкити вышел на веранду. Дом превратился в руины, но вид на горы остался прекрасным. Внизу виднелись деревянные крыши, придавленные тяжелыми камнями, редеющие кроны деревьев. Желтые листья едва держались на ветках хурмы. Казалось, достаточно дуновения ветра, чтобы весь золотой наряд упал к подножью дерева.

Неожиданно стал накрапывать дождь.

По заброшенной дороге спустился Санкити из родной деревни в долину Мино. Добрался пешком до первой железнодорожной станции и успел на нагойский поезд.

Санкити знал, что Сёта живет в доме человека, имеющего какое-то отношение к бирже. Он скоро нашел этот дом на тихой, чистенькой улице с рядами решетчатых сёдзи.

Раздвинув шторы чайного цвета, к Санкити вышла хозяйка, женщина лет пятидесяти.

— Кто вы? — спросила она.

— Я Коидзуми, не здесь ли живет Хасимото, мой племянник?

Его тотчас проводили в гостиную в глубине дома. Ни Сёта, ни Тоёсэ не было. Из рассказа хозяйки Санкити понял, что Сёта потерпел крах и на нагойской бирже. Приемный сын хозяйки, войдя в компанию с Сёта, тоже потерпел немалый убыток.

Сёта с женой вернулись с прогулки около четырех часов.

— Ты бы, Тоёсэ, сходила, купила чего-нибудь, — сказал Сёта и повел дядю в свою комнату. Держась за высокую стенку, Санкити поднялся по лестнице с ящичками под каждой ступенькой.

В комнате, выходившей окнами на улицу, было сумрачно. Дядя и племянник сели у окна и внимательно разглядывали друг друга. Сёта стал было рассказывать о своей неудаче на бирже.

— Хорошо, хорошо, мы это с тобой потом обсудим, — остановил его Санкити, заметив, что у Сёта и без того мрачное настроение. Санкити рассказывал племяннику о своем путешествии, когда вошла Тоёсэ.

— Мы так благодарны вам, дядя. Сколько вы для нас сделали, — тут же заговорила она. — А здесь нам живется, в общем, неплохо. Хозяйка у нас хорошая. Она мне как мать.

Сёта и его жена наперебой стали рассказывать дяде, какая прекрасная женщина их хозяйка, какая она умная и добрая. Ее очень огорчила неудача приемного сына. Потом Сёта подал жене знак, и она вышла из комнаты.

— Я должен сказать вам одну вещь, дядя, — сказал Сёта, опуская голову. — Я получил первое предупреждение от судьбы.

Санкити удивленно взглянул на племянника.

— На обратном пути из Ацута, куда я ездил отдыхать, — продолжал мрачно Сёта, — у меня два раза было кровохарканье.

— Так вот оно, дядюшка, как все повернулось, — продолжал Сёта окрепшим голосом. — Но, знаете, я намерен работать. Много работать. Я был у врача, он мне сказал, что в своей болезни виноват я сам. Все дело в нервном переутомлении. «Не следует, говорит, волноваться по пустякам, и можно прожить еще добрый десяток лет». Я спросил его, смогу ли работать. Он ответил, что, мол, сколько угодно. Тогда я решил трудиться, не покладая рук. Я знаю людей, кому их болезнь не мешала ворочать большими делами.

— Я рад слушать от тебя такие слова, Сёта. Отринь от себя все, чем ты жил до сих пор... Нечего размышлять бесплодно, почему именно ты получил в наследство эту тяжкую ношу. Вопреки всему надо трудиться, пока есть силы, верно ведь?

— Верно. Я тоже теперь так считаю. Между прочим, я слышал, на бирже поговаривали, что, мол, Тацуо-сан долго отсутствует, пора бы уж ему и вернуться.

— Мне было очень нелегко говорить с твоей матерью в этот раз. Мы не спали с ней три ночи. Я очень ругал ее. И ей наговорил кучу неприятностей, и Тацуо от меня тоже досталось. Почему, когда„он разорился и стали поговаривать о «красном кимоно», он испугался и бежал из дому, вместо того чтобы понести заслуженное наказание и отвести удар от жены и детей? Ну хорошо, он спас себя от тюрьмы, а кому от этого стало легче?

— Нет, дядя, никто серьезно и не собирался отправлять его в тюрьму. Это он выдумал. Когда я услыхал, что он говорит: «Не заставляйте меня идти в тюрьму», — я понял, что нашей семье пришел конец... Отец больше никогда не вернется.

Хотя Сёта и обвинял отца, но в тоне его голоса слышалась почтительность — так сильно было уважение к старшему.

Тоёсэ принесла обеденный столик. Пригласив дядю к столу, Сёта, покашливая и чему-то улыбаясь, принялся за еду.

— Я высказал сестре все, что я думаю о вашей семье. Ох, как она на меня рассердилась!..

— В нашем доме особа матери священна. Она привыкла к этому. А помните, дядя, как она живо описала старого Тадахиро Коидзуми?

И мать, и Косаку с женой, и бросивший семью отец — все вызывало у Сёта дорогие сердцу воспоминания.

— Не навестить ли нам дядюшку Морихико, — предложил на следующий день Сёта. — Он еще ничего не знает о моей болезни. И вообще никто, кроме вас и Тоёсэ, не знает. Мне бы не хотелось, чтобы узнала мать. А Тоёсэ — ей все равно приходится за мной ухаживать.

Сёта говорил чистым, звонким голосом, и было трудно поверить, что в груди у него свила гнездо смертельная болезнь. Бодрое настроение племянника несколько успокоило Санкити.

— Дядя Морихико тоже сейчас вовсю борется.

По дороге домой, возвращаясь от Морихико, Сёта рассказывал о нагойских гейшах, о музыкальных вечерах, о местной архитектуре. Они вошли в дом. Все было тихо, только с хозяйской половины дома доносился молодой мужской голос, читавший сутры. Санкити и Сёта поднялись к себе.