Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы

100 Змея без жала и хвоста...

О Боже сладостный, ужель я в малый миг

Родимой речи таинство постиг,

Прозрел, что в языке поруганном моем

Живет Синайский глас и вышний трубный гром,

Что песню мужика «Во зелень'гх лузях»

Создать понудил звук и тайнозренья страх?!

По Морю морей плывут корабли с золотом:

Они причалят к пристани того, кто братом зовет

Сущего,

Кто, претерпев телом своим страдание,

110 Всё телесное спасет от гибели

И явится Спасителем мира.

Приложитесь ко мне, братья,

К язвам рук моих и ног:

Боль духовного зачатья

Рождеством я перемог!

Он родился — цветик алый,

Долгочаемый младень:

Серый камень, сук опальный

Залазурились, как день.

120 Снова голубь Иорданский

Над землею воспарил:

В зыбке липовой крестьянской

Сын спасенья опочил.

Бельте, девушки, холстины,

Печь топите для ковриг:

Легче отблеска лучины

К нам слетит Архистратиг.

Пир мужицкий свят и мирен

В хлебном Спасовом раю,

130 Запоет на ели Сирин:

Баю - баюшки - баю.

От звезды до малой рыбки

Всё возжаждет ярых крыл,

И на скрип вселенской зыбки

Выйдут деды из могил.

Станет радуга лампадой,

Море — складнем золотым,

Горн потухнувшего ада —

Полем ораным мирским.

140 По тому ли хлебоборью

Мы, как изморозь весной,

Канем в Спасово поморье

Пестрядинною волной.

1916

241

Не верьте, что бесы крылаты,

У них, как у рыбы, пузырь,

Им любы глухие закаты

И моря полночная ширь.

Они за ладьею-акулой

Прожорливым спрутом живут,

Утесов подводных скулы —

Геенскому духу приют.

Есть бесы молчанья, улыбки,

Дверного засова и сна...

В гробу и в младенческой зыбке

Бурлит огневая волна.

В кукушке и в песенке пряхи

Ныряют стада бесенят.

Старушьи, костлявые страхи —

Порука, что близится ад.

О горы, на нас упадите,

Ущелья, окутайте нас!

На тле, на воловьем копыте

Начертан громовый рассказ.

За брашном, за нищенским кусом

Рогатые тени встают...

Кому же воскрылья с убрусом

Закатные ангелы ткут?

1916

242—245. Земля и железо

1

Есть горькая супесь, глухой чернозём,

Смиренная глина и щебень с песком,

Окунья земля, травяная медынь

И пегая охра, жилица пустынь.

Меж тучных, глухих и скудельных земель

Есть Матерь-земля, бытия колыбель,

Ей пестун — судьба, вертоградарь же — Бог,

И в сумерках жизни к ней нету дорог.

Лишь дочь ее, Нива, в часы бороньбы,

Как свиток, являет глаголы Судьбы,—

Читает их пахарь, с ним некто Другой,

Кто правит огнем и мужицкой душой.

Мы внуки земли и огню родичи,

Нам радостны зори и пламя свечи,

Язвит нас железо, одежд чернота,

И в памяти нашей лишь радуг цвета.

В кручине по крыльям, пригожих лицом

Мы «соколом ясным» и «павой» зовем.

Узнайте же ныне: на кровле конёк

Есть знак молчаливый, что путь наш далек.

Изба — колесница, колеса — углы,

Слетят серафимы из облачной мглы,

И Русь избяная — несметный обоз! —

Вспарит на распутье взывающих гроз...

Сметутся народы, иссякнут моря,

Но будет шелками расшита заря,—

То девушки наши, в поминок векам,

Расстелют ширинки по райским лугам.

2

У розвальней — норов, в телеге же — ум,

У карего много невыржанных дум.

Их ведает стойло да дед-дворовик,

Что кажет лишь твари мерцающий лик.

За скотьей вечерней в потемках хлева,

Плачевнее ветра овечья молва.

Вздыхает каурый, как грешный мытарь:

«В лугах Твоих буду ли, Отче и Царь?

Свершатся ль мои подъяремные сны,

И, взвихрен, напьюсь ли небесной волны?..»

За конскою думой кому уследить?

Она тишиною спрядается в нить.

Из нити же время плетет невода,

Чтоб выловить жребий, что светел всегда.

Прообраз всевышних, крылатых коней —

Смиренный коняга, страж жизни моей.