Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы

Всё солдатушкам уготовано,

Храбрым душенькам облюбовано.

1915

223. Смертный сон

Туча — ель, а солнце — белка

С раззолбченным хвостом,

Синева — в плату сиделка

Наклонилась над ручьем.

Голубеют воды-очи,

Но не вспыхивает в них

Прежних удали и мочи,

Сновидений золотых.

Мамка кажет: «Эво, елка!

Хворь, дитя, перемоги...»

У ручья осока — челка,

Камни — с лоском сапоги.

На бугор кафтан заброшен,

С чернью петли, ал узор,

И чинить его упрошен

П ропитуха - мухомор.

Что наштопает портняжка,

Всё ветшает, как листы;

На ручье ж одна рубашка

Да посконные порты.

От лесной, пролетней гари

Веет дрёмою могил...

Тише, люди, теше, твари, —

Светлый отрок опочил!

<1915>

224

Посмотри, какие тени

На дорогу стелют вязы!

Что нам бабушкины пени,

Деда нудные рассказы.

Убежим к затишью речки

От седой, докучной ровни...

У тебя глаза, как свечки

В полусумраке часовни.

Тянет мятою от сена,

Затуманились покосы.

Ты идешь, бледна, как пена,

Распустив тугие косы.

Над рекою ветел лапы,

Тростника пустые трости.

В ивняке тулья от шляпы:

Не вчерашнего ли гостя?

Он печальнее, чем ели

На погосте, в час заката...

Ты дрожишь, белей кудели,

Вестью гибли объята.

Ах, любовь, как воск для лепки,

Под рукою смерти тает!..

«Святый Боже, Святый Крепкий», —

Вяз над омутом вздыхает.

225

В этот год за святыми обеднями

Строже лики и свечи чадней,

И выходят на паперть последними

Детвора да гурьба матерей.

На завалинах рать сарафанная,

Что ни баба, то горе-вдова;

Вечерами же мглица багряная

Поминальные шепчет слова.

Посиделки, как трапеза братская,—

Плат по брови, послушней кудель,

Только изредка матерь солдатская

Поведет причитаний свирель:

«Полетай, моя дума болезная,

Дятлом-птицею в сыр-темен бор...»

На загуменье ж поступь железная —

Полуночный Егорьев дозор.

Ненароком заглянешь в оконницу —

Видишь въявь, как от северных вод

Копьеносную звездную конницу

Страстотерпец на запад ведет,

Как влачит по ночным перелесицам

Сполох-конь аксамитный чепрак,

И налобником ясным, как месяцем,

Брезжит в ельник, пугаючи мрак.

<1915>

226

Болесть да засуха,

На скотину мор.

Горбясь, шьет старуха

Мертвецу убор.

Холст ледащ на ощупь,

Слепы нить, игла...

Как медвежья поступь,

Темень тяжела.

С печи смотрят годы

С карлицей-судьбой.

Водят хороводы

Тучи над избой.

Мертвый дух несносен,

Маета и чад.

Помелища сосен

В небеса стучат.

Глухо Божье ухо,

Свод надземный толст.

Шьет, кляня, старуха

Поминальный холст.

<1915>

227

Что ты, нивушка, чернёшенька,

Как в нужду кошель порожнёшенька,

Не взрастила ты ржи-гуменницы,

А спелёгала — к солнцу выгнала

Неедняк-траву с горькой пестушкой?

Оттого я, свет, чернотой пошла,

По омежикам замуравела,

Что по вёдру я не косулена,

После белых рос не боронена,

10 Рожью низовой не засеяна...

А и что ты, изба, пошатилася,

С парежа-угара аль с выпивки,

Али с поздних просонок расхамкавшись,

Вплоть до ужина чешешь пазуху,

Не запрешь ворот — рта беззубого,

Креня в сторону шолом-голову?

Оттого я, свет, шатуном гляжу,

Не смыкаю рта деревянного,

Что от бела дня до полуночи

20 «Воротись», — вопю доможирщику,

Своему ль избяному хозяину.

Вопия, надорвала я печени —

Глинобитную печь с теплым дымником.

Видно, утушке горькой — хозяюшке

Вековать приведется без селезня...

Ты, дорога-путинушка дальняя,

Ярый кремень да супесь горючая,

Отчего ты, дороженька, куришься,