Сердце умирает медленно

Мы смеемся.

— Будешь конфетку? — Мальчишка разжимает ладонь, в ней лежит полу-растаявшая, мятая шоколадная конфета.

Он очень хочет, чтобы я ее взяла. Слышу это по надежде, затаенной в его голосе, вижу по тому, как нетерпеливо бьет он ножкой в смешном кожаном башмачке по асфальту.

— Давай. — Касаюсь его ладони.

Конфета теперь у меня.

Довольно улыбаюсь и по-девичьи кокетливо отвожу взгляд.

Он ждет. Чего? Догадываюсь быстро. Когда я с ним поделюсь этой конфетой. Но мне не жалко, даже наоборот. Какое-то особенное удовольствие распирает мою грудь, когда я разворачиваю сладость, отламываю больший кусок и вижу, как он его хватает и сует прямо в рот. Мальчик очень хотел эту конфету, но все равно поделился со мной. А я с ним.

Мы счастливы. Я слышу наш звонкий смех.

Мы бежим.

Сворачиваем с дороги и продираемся сквозь кустарник, пока не выбегаем к тропинке, которая ведет вниз по склону. Он держит меня за руку, чтобы не упала. Спускаться трудно, и мне не хочется оступиться, чтобы случайно не зацепиться за что-нибудь и не испортить платье, потому что мама непременно станет ругаться. Поднимаю взгляд к небу и вижу, как солнце вспышками пробивается сквозь ветви деревьев, бросая на нас свой свет, словно раскаленные капли. В подлеске шумит ветер: будто десятки дверей со скрипом открываются и закрываются одновременно.

— Давай! — Он останавливается и протягивает ко мне ручонки. — Прыгай, …

Понимаю, что он зовет меня по имени. Силюсь услышать, но никак не получается. Все заглушает музыка, как в фильме ужасов, та самая, что постоянно слышится мне везде — кто-то играет на рояле знакомую мелодию.

Мальчишка что-то кричит, зовет меня, уговаривает прыгать. Я стою, замешкавшись, и хочу послушаться, но духу все равно не хватает. Потому что мой сон разваливается на части, затягиваемый странной мелодией куда-то в черную воронку сознания.

Тогда я протягиваю к нему руки. И он делает то же самое. Но не шагает. Между нами неглубокий ручей. Я снова поднимаю глаза на мальчишку и пытаюсь рассмотреть, но его лицо расплывается. Перед моим взором остается только щупленькая фигурка сорванца, тонкие ножки в широких шортиках на лямках, выцветшая футболка и протянутые ко мне руки.

Я знаю, что очень-очень люблю этого мальчика. Очень сильно хочу к нему. Нам так хорошо вместе. Ему можно рассказать все, о чем мечтаешь. И только он знает про коллекцию цветных пуговиц, которую я стащила у мамы и зарыла в одном секретном месте. Это теперь наш с ним секрет.

Силюсь вспомнить его имя. Открываю рот, чтобы произнести, но выходит что-то нечленораздельное. Вслушиваюсь в его голос, он зовет меня по имени. Снова и снова. Но слоги распадаются на отдельные гласные и разлетаются эхом: «Ах- ааа, ах-аааа». Все эта чертова музыка. Она везде. Она пропиливает ходы в моей голове, звенит колоколом, бьет набатом в виски, оглушает.

Я падаю на колени и пытаюсь в последний раз оглядеться. И вижу водопад. Тот самый. Потоки воды, сбегающие по горной породе и окруженные со всех сторон зеленой порослью. На секунду всплеск заглушает адскую мелодию, но это лишь короткий миг перед тем, как она поглотит меня, мальчишку и все происходящее. Мне становится нечем дышать, я вздрагиваю и вдруг резко просыпаюсь.

Хватаю ртом воздух, часто дышу и оглядываюсь по сторонам. Все та же комната, все то же кресло, на коленях лежит телефон. Это был просто сон. Откидываю одеяло и встаю. Обнаруживаю, что все мое тело покрыто липким потом. Ожесточенно тру виски, пытаясь восстановить в памяти детали сна, и с досады толкаю кресло, которое тут же заваливается на бок.

Это не видения. Это не мои фантазии. Это что-то еще.

Только что?

* * *

— Доброе утро, — сказала, войдя в кухню.

Подняла голову и несмело посмотрела на маму.

— Доброе утро, Эмили. — По ее голосу было слышно, что она все еще осуждала меня.

Она бросила на меня короткий взгляд и вернулась к нарезанию томатов.

— Мам… — Я подошла к ней и уткнулась носом в плечо. — Ты прости меня, ладно? Не знаю, что вчера нашло на меня. Разговаривала с тобой так грубо, еще и дверью хлопнула.

— Прощаю. — Вздохнула она.

И я почувствовала, как ее губы прикоснулись к моему лбу.

— Не злись, хорошо?

— Я не злюсь.

— Ты без настроения.

— Твой отец вчера ушел.

Я отстранилась и посмотрела ей в глаза. Они были красными и припухшими от слез.

– Что? — Переспросила.

— Да. Всё. Это окончательно.

— Ох… — Я тяжело опустилась на стоящий рядом стул.

Нож в руках мамы продолжал отбивать стройный ритм, ударяясь о разделочную доску.

— Он не попрощался.

Мама сглотнула и пожала плечами:

— Отец ждал тебя вчера, чтобы объясниться… Но потом мы с ним снова поругались. — Она отвела глаза и шмыгнула носом. — Прости, не нужно мне было этого делать. Как-то опять слово за слово, и остановиться уже не получилось. Тогда он просто взял чемоданы и ушел. Прости, дочь.

Встала, подошла к ней и обняла одной рукой. Нож завис над доской, а затем медленно опустился, разрезав томат пополам.

— Тебе больно, я понимаю. — Сказала я, сжав зубы.

— Не дала вам попрощаться нормально.

— Ну… мы ведь в одном городе будем жить. Куда он съехал?

— К своей… — слова застряли у нее в горле, послышался тяжелый вздох.

— А, ясно. — Я тоже ощутила неприятный укол ревности. Погладила мать по плечу и спросила: — Тебе помочь?

Мама отложила нож, опустилась на стул и запястьем утерла подступающие к глазам слезы.

— Как себя чувствуешь?

Я продолжила за нее шинковать овощи.

— С каждым днем все лучше и лучше. — Сбросила томаты в миску и принялась за зелень. — Во вторник назначен прием у доктора, посмотрим, что скажут. Кстати…

— Что? — Мама вся обратилась в слух.

— Это насчет моего сердца.

— Ты же вроде сказала, что хорошо себя чувствуешь?

— Да, мам. Просто…

— Есть какие-то проблемы?

Я заметила, как она в ужасе уставилась на меня, поэтому поспешила ее успокоить:

— Нет. Мне вдруг стало интересно, кому могло принадлежать мое сердце раньше? Этот человек умер, подарив мне шанс на новую жизнь. Кто это был? Парень? Девушка? Молодой мужчина? Я худощавая и невысокая, так что вряд ли… Наверное, все-таки девчонка — ближе по параметрам.

— Мне казалось, ты не хотела этого знать.

— Да. А сейчас раздумываю.

Мама с трудом подбирала слова:

— Я… Знаешь… Когда я молилась, чтобы тебе досталось сердце, мне все время было неловко, что я желаю чьей-то смерти. Потом, после операции, меня охватило острое желание связаться с родственниками донора, чтобы выразить свое глубочайшее признание за то, что благодаря их исключительной щедрости моя единственная дочь осталась жива. Но теперь… Мне как-то не по себе, Эмили. Столько всяких историй…