Серебром и солнцем

Но его рука была напряжена и тверда как камень.

– Идём, - прошептала Мира, закрыв глаза. Говорить громче было больно.

– Тебе же всё равно, кто тебя пожалеет, вампирка? – Карл поджал губы, резко поднялся. – Найди кого-нибудь, а у меня много других дел. И не забудь о задании!

Она склонила голову к коленям, вцепилась пальцами в волосы и не глядела, как он уходит.

Мира легко отыскала этот дом в Центре, хотя прежде была здесь всего один раз. Двухэтажный, из красного кирпича, с красивыми лепными балкончиками – крохотными и совершенно бесполезными. Она быстро нашла нужное окно на втором этаже и, накинув крылатую тень, поднялась туда.

Это было окно кабинета. Старый человек сидел в кресле. В свете единственной свечи он просматривал какую-то книгу поверх новеньких очков. Мира постучала по раме, и он вскинул голову.

– Откройте, - глухо потребовала Мира.

Латэ засуетился. Он отворил окно, зажёг больше свечей. Бывший глава сильно постарел за эти годы. Он похудел и словно ссохся, голова стала совсем серебряной.

– Нежданная гостья! Что-то случилось, Мира?

Она долго молчала, просто смотрела на него, а в памяти проносились все годы в ордене и вся его ложь, ложь, ложь…

– Зачем вы не сказали мне сразу, что Винсента не исцелить? – наконец спросила она.

Латэ сел в кресло. Он выглядел радостным, будто давно готовился к этому разговору. Он откинул голову на спинку, пронзительно посмотрел на нее

– Когда ты поняла?

– Только что. Даниель сказал мне. Сказал прямо! И всё равно я не могу поверить…

– Ты уже достаточно сильна, чтобы принять это.

– Винсент – не моя кукла, - еле слышно запротестовала Мира.
– Я не могу видеть его глазами, слышать его ушами. Он пропал семь лет назад, и я не знаю, где он!

– А ты пробовала хоть раз почувствовать его?

– Нет.

– Попробуй. Это самый простой способ поверить, Мира.

– Не хочу вам верить!

– Я уже слышал это, знаешь, от кого?

– Вы… вы говорили с Винсентом об этом?! Боже… - злая сила, подерживавшая ее до сих пор, исчезла. Мира опустилась на пол, закрыла лицо руками.

– Винсент спросил это в первый же день своей вечности, - Латэ досадливо поморщился. – Впрочем, не стоит вовсе упоминать его имя. Винсент погиб пятнадцать лет назад. Тот, о ком мы говорим, только твоя кукла.

– Вы чудовище! – выпалив это, Мира немного успокоилась. Она поднялась, устроилась на диване напротив старика.

– Хорошо, - она мяла пальцами виски в попытке собрать мысли, но всё, за что пыталась цепляться памятью, пылью улетало в пустоту. – Хорошо, пусть кукла! Но разве кукла обладает самостоятельностью? Обычно ненужные хозяевам марионетки хранятся в специальных земляных ямах. А Винсент… он действовал, существовал и без меня. Он рисовал картины в Карде, Карл писал мне, что он навещал их в Термине… Не я приказывала ему делать это!

– У Лелии также была некоторая степень свободы. Тебе знакома эта сказка?

– Да! …Но при чём здесь она?!

Латэ, не вставая с кресла, достал из шкафа книгу, и Мира почувствовала быстрый болезненный укол старого воспоминания: эту самую книгу читал Винсент в первый день после обращения, когда в этот самый кабинет зашла Мира.

– «Эрвин был вампиром, Лелия, его возлюбленная, смертной», - скороговоркой начал Латэ. – Впрочем, это нам неважно. Вот! –

– В тёмной зале горели свечи, она лежала на каменном ложе, усыпанном яркими цветами. Лицо её было закрыто вуалью – она сильно разбила его при падении, но Эрвин откинул вуаль, не испугавшись, не отвратившись, поцеловал её истерзанные разбитые губы, а потом закричал, отрицая её смерть, споря со Смертью: «Она жива! Она будет моей!» Должно быть, он плохо видел от слёз: ведь Лелия была мертва, безнадёжно мертва…

– Прекратите! Пожалуйста!
– но старик был безжалостен:

– Долго так продолжалось: годы, десятилетия, века… Но, говорят, однажды крышка гроба Лелии истончилась настолько, что начала пропускать лучи солнца. Заметив ожоги на её чудесной бледной коже, Эрвин уложил её спать в свой гроб, а сам лёг в её постель. Тогда он заметил ужасные зарубки. «Отпусти меня», - прочитал он в неровных, тёмных от пропитавшей их крови полосках… Тогда он постиг ужас своего деяния: его Лелия мертва, давно мертва! Перед ним лишь кукла, сплетённая из нитей его воспоминаний, призрак, который он сотворил своим проклятием! Нет, меньше, чем призрак: тень настоящей Лелии! Нет… меньше, чем тень: сон-обманщик…

Следующей ночью он призвал свою рабыню и спросил:

– Здесь ли ты? С кем я говорю?

– Её нет здесь. Одно твоё проклятие, - ответствовал призрак Лелии.

Но Эрвин подошёл к ней, обнял, покрыл поцелуями её лицо и руки. Она была холодна и безжизненна, как все carere morte, но радостно отвечала на его ласки, как все, кто любит и любим. И он увидел на её лице отражение собственной улыбки.

– Я всё ещё люблю память о тебе, - тогда сказал Эрвин.
– Но я помню! – крикнул он, указывая на её гроб, – вспоминаю во сне, когда заботы отступают, как ты любила солнце! Иди. Я отпускаю тебя.

Тогда Лелия улыбнулась. Другой, не его улыбкой. То была знакомая всем carere morte усмешка Бездны:

– Только прикажите, куда идти, господин…

– Выйди и встреть гостя, высочайшего из всех, кто когда-либо посетит этот дом: солнце, - еле выговорил Эрвин.
–

– Латэ тоже еле выговорил это и остановился, строго посмотрел на Миру поверх очков. Но она так и сидела съёжившись, уронив руки на колени, опустив голову. Сдавленным голосом старик закончил:

– Лелия послушалась. Она выполнила его приказ с похвальной точностью, и её пыль кружилась в воздухе, поблёскивала искорками, встречаясь с лучами солнца, до самого вечера...

Мира разомкнула губы.

– Вы считаете, я сделала себе куклу, как Эрвин, в память о Винсенте? Наделила её всеми чувствами и мыслями, которые успела узнать в… оригинале? Чушь!
– последние слова сказки отдавались эхом в голове, чтоб не слышать их, она почти кричала.

– Не совсем так, – Латэ долго подбирал, как закончить фразу, но не смог, только устало вздохнул.

– Кстати о картинах. У меня нет никакого таланта к рисованию! – Мира поглядела с торжеством. – А последняя картина Винсента, с рассветом? Такое мог нарисовать только избранный!

– Избранный? – с грустью спросил Латэ и повторил ещё, чуть тише, с неподдельной горечью: - Избранный! – старик поднялся, подошёл к бюро и долго искал что-то в его ящиках. Мира ждала, нервно сцепляя и расцепляя пальцы.

– Только избранный? – повторил Латэ. Он повернулся к ней, держа в руках большой кусок стекла. На нём тушью был набросан город и рассветное солнце. – Узнаёшь?

– Это… Это рисовал Алан, очень давно. Откуда это у вас?

– Марк принёс из рейда. Похоже на последнюю картину Винсента, не правда ли?