Серебряный город мечты

Чихаю.

И… и тиснённую в камень звезду я замечаю. Отодвигаю ногой какую-то ветошь, обломки камней и сухую ветку, вижу тройку.

И четвёрку.

Буквы.

— Дим… — я зову.

Приседаю, чтобы разгрести мусор уже руками, увидеть полустёртый круг из чисел. И ещё один, темнее, из букв.

— Что это?

Я спрашиваю растерянно.

А он, подходя ко мне, только поводит головой, наклоняется, и необычный узор на каменном полу мы разглядываем вместе.

— M. A. M. J. J. A. S. O. N. D. J. F, — я разбираю.

Читаю с трудом.

И в «O», что с тем же успехом может быть «С», я не уверена.

— А если так, Север? — Дим, указывая, ведет пальцем, начинает отсчёт с другой буквы. — J. F. M. A. M. J. J. A. S. O. N. D.

— Месяцы, — я выдыхаю пораженно. — Januarius. Январь, по Янусу. Februarius, месяц очищения. И дальше, всё сходится.

— Месяцы, цифры, звёзды, время. Получается, что?..

— Подожди, — телефон я вытаскиваю нетерпеливо, забиваю все слова разом, пролистываю страницы поисковика. — Не то и не то, а если так… Или… постой, время по созвездиям, точное время по звёздам. Цифры… числа…

Что в этом круге от восьми до единицы, за которой почему-то идёт двенадцать, ведет обратный отсчёт к пяти.

И это… сбивает.

Часы, они ведь другие должны быть.

— Ковш Большой Медведицы будет иметь разное положение относительно Киносуры в зависимости от часа или месяца, — Дим дополняет, очищает центр внутреннего круга из цифр, в котором не прореха, а выемка, отверстие правильной формы. — Здесь должна быть стрелка, потому что…

— …Киносура во времени всегда в центре, — я… нахожу, поднимаю на него глаза и экран телефона показываю. — Ноктурлабиум, ночные часы средневековья.

По ним определяли время.

…если увидеть на малом круге из часов едва заметный указатель-треугольник и узнать, что круг подвижен…

…если повернуть этот круг и указать на нужный месяц…

…если через центр диска-часов посмотреть на Киносуру, а стрелку поместить к двум звёздам ковша Большой Медведицы…

…то…

— Часы покажут время, — Дим заканчивает.

А я киваю.

— Поэтому циферблат такой. От пяти вечера до полуночи и с часу ночи до восьми утра. Наши предки были гениями.

— И мы ими тоже скоро будем, — Дим буркает раздраженно, потирает подбородок. — Что нам дано? Предполагается, что Киносура уже в центре. Так? Тогда, что? Тогда остается выбрать месяц и положение Большой Медведицы…

— В мой день, — я вставляю, делаю пару шагов от нетерпения и азарта, который внутри вспыхивает, бежит по венам, заставляя забыть об осторожности, ненадежности старой башни. — Она писала, вспомнить о Большой Медведице в мой день.

— Когда она родилась?

— Семнадцатого апреля, — я отвечаю быстро.

Не думая.

Ибо запомнилось, врезалось как-то сразу в память, что дни рождения у нас рядом, всего на два дня раньше, чем у меня.

— Значит, указатель должен быть на апреле.

Дим сдвигает.

Поворачивает, краснея и приглушенно матерясь, круг, что движется натужно, медленно, под протяжный скрежет и щелчок, который слышится, кажется, только мне.

Как и далёкий, похожий на раскат грома, грохот.

— Дим… — я начинаю и замолкаю.

Оставляю при себе все «показалось».

Позже.

— А стрелка… — Дим, осекаясь, поднимается быстро.

Щурится.

И вокруг себя он прокручивается стремительно, озирается по сторонам. Обходит, забывая, кажется, тоже о ветхом поле, обсерваторию ещё раз, простукивает камни, думает, сдвигая в одну линию брови и потирая затылок.

Я же спрашиваю:

— Она должна указать на стену, да?

— Как относительно Полярной звезды ковш Медведицы в апреле? — Дим бормочет увлеченно, самозабвенно, он ищет что-то в телефоне и моих ответов, пожалуй, не ждёт. — Если вспомнить задачи по астрономии и представить небесную сферу, на которую спроецировать ковш… а север у нас будет… будет здесь, то мы получим… Север, дай палку. Или ветку.

Которую в выемку, в центре ноктурлабиума, он вставляет, ломает, дабы подобие стрелки сделать. и поворачивает Дим её неторопливо, сверяясь с телефоном, в котором систему координат и яркие сферы я, заглядывая через плечо, разглядываю.

Не понимаю.

Только вижу, что время по этой стрелке смещается на три.

— Три часа ночи, — я, чувствуя себя главным двоечником года и прослеживая указанное направление до стены, очевидное проговариваю хмуро, переступаю с ноги на ногу. — Три шага по этой стрелке? Но тайник точно в стене, трёх шагов не хватит. Три… камня? Снизу или сверху?

— Сейчас проверим, — Дим отвечает быстро, предвкушающе.

Проверяет.

И… разгадывает.

Раздается, когда он нажимает на третий камень снизу, металлический и душераздирающий скрип, от которого я вздрагиваю. Отступаю на шаг, ибо камень, что оказывается ящиком, к нам на пару сантиметров выдвигается.

Приходится тянуть его дальше вручную.

— Ты была права, Север, там есть… — Дим, оглядываясь на меня, улыбается.

Блестят восторгом его глаза.

И выражение лица у него, как у мальчишки, который настоящие сокровища взаправду вдруг нашёл.

— Что там? — я, пританцовывая от нетерпения, к нему поддаюсь.

Хватаюсь за крепкое плечо, чтобы через него практически перевеситься, заглянуть в ящик и выдохнуть, переводя взгляд с тайника на Дима и обратно, ошеломленно:

— Кукла.

Пыльная.

Дико пыльная и поросшая паутиной старая-старая кукла, у которой уже не определить, какого цвета некогда был парадный и сложный костюм из богатых тканей, ставшими все едино серыми ото времени.

Почти истлевшими.

Потемнела шпага с причудливым, сложно изогнутым эфесом. Примялись уложенные когда-то по последней моде волосы. Покрылись трещинами руки и лицо, пожелтели, и узнаваемыми остались только глаза, ярко-голубые.

Стеклянные.

— Это её кукла, Дим, — я говорю, выталкиваю слова почему-то севшим голосом, шёпотом, от которого холодно мне же. — Кукла Владислава. Там… там ещё что-то есть?

— Нет, — он отвечает.

Качает головой.

А над нами грохочет.

Громыхает, раскатываясь на всё пространство, куда отчетливей, чем прошлые, кажущиеся, разы. И небо сквозь провалы крыши надвигается на башню, становится темнее, серее. Оно заволакивается чёрными тучами, и ветер, завывая ещё яростней, поднимается.