Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3

Проснулся он внезапно, не понимая, где находится. Резко повернулся. Увидел газовый свет сквозь полуоткрытую дверь спальни. Его движение разбудило Уиллу.

– Что с тобой?

– Просто сон.

Она нежно обняла его обнаженной рукой, поцеловала в плечо:

– Плохой сон?

– Наверное. Он сразу забылся.

После недолгого молчания Уилла сказала:

– Ты несколько раз кричал. Произносил какое-то имя. – Снова пауза. – Не мое.

Расстроенный, Чарльз приподнялся на локте.

– Нет-нет, – быстро сказала Уилла. – Все в порядке, Чарльз. Тебе просто нужно поговорить об этом. Да и мне тоже нужно кое-что рассказать. Только завтра… – пробормотала она, прижимаясь к нему и нежно гладя его закрытые глаза.

Рано утром Чарльз оделся и, чтобы соблюсти приличия, покинул отель. От лестницы до дверей в вестибюль он шел смело и даже нарочно шумел. Портье, дремавший за стойкой, приоткрыл один глаз, но, поскольку Чарльз вел себя так, словно скрывать ему нечего, снова погрузился в сон.

Чарльз снял номер в отеле подешевле и на следующее утро приехал к Уилле в нанятой двуколке. Уилла собрала корзинку для пикника. Они отправились в окрестности города, где у верховья реки устроились в небольшой рощице с вязами и платанами, увитыми диким сладко-горьким пасленом. В воздухе пахло мятой. На залитом солнцем поле к северу от рощи цвели дикие астры и лапчатка, а среди зарослей ядовитого плюща гордо красовались ариземы.

– У меня один неловкий вопрос, – сказал Чарльз, помогая Уилле распаковать корзину, в которой были толстые колечки копченых колбасок, черные ржаные хлебцы из местной немецкой пекарни и закупоренная фляга с пенным имбирным пивом. – Прошлой ночью… моя борода, она… ну…

– Да, очень колючая, как эти сорняки вокруг, – поддразнила его девушка. – Заметил, что мне пришлось посильнее напудриться? А все оттого, что ты оставил на моей коже неоспоримые свидетельства нашего возмутительного поведения. – Она наклонилась к Чарльзу и нежно поцеловала его. – О чем я ни секундочки не жалею, потому что мне было безумно хорошо. А теперь…

Она расстелила в тени клетчатую скатерть. Поодаль лошадь, запряженная в двуколку, взмахивала хвостом, отгоняя насекомых. По реке с севера в сторону Сент-Луиса величаво шел большой колесный пароход.

– Хочу кое-что тебе рассказать, чтобы между нами не осталось тайн, – сказала Уилла. – Я вовсе не по своей воле приехала в театр Сэма, хотя теперь очень рада, что оказалась в нем. Просто я бежала от одного человека. Его зовут Клавдий Вуд.

Уилла рассказала о том, что случилось в Нью-Йорке, о кинжале Макбета и о доброте Эдвина Бута. После этого Чарльзу было уже гораздо легче рассказать ей об Августе Барклай, о том, что они любили друг друга, но не поженились. Правда, конец истории он несколько сократил. Просто сказал, что война разлучила их, перед тем как Августа умерла. Он не стал говорить, что это он разорвал их отношения, чтобы избавить любимую женщину от страданий, которые она бы неизбежно испытала в случае его гибели. Вот только по горькой иронии судьбы это ему пришлось оплакивать ее, а не наоборот.

А теперь он здесь…

Пока они обедали, солнце поднималось все выше и выше. Миссисипи снова текла безмятежно, пароход давно прошел. Становилось жарко. Чарльз чувствовал, как за открытый ворот рубахи стекает пот.

Уилла предложила ему положить голову ей на колени и отдохнуть. Он спросил, можно ли закурить, зажег сигару, а потом сказал:

– Расскажи мне, какая ты. Что тебе нравится, а что – нет.

Она немного подумала, ласково поглаживая его бороду:

– Мне нравится раннее утро. Нравится ощущение чистоты на лице после умывания. Нравится смотреть на спящих детей, а еще вкус диких ягод. Нравятся стихи Эдгара По и шекспировские комедии. Нравятся парады. Море. А еще бесстыдно нравится слушать аплодисменты, стоя на сцене. – Она наклонилась и поцеловала Чарльза в лоб. – И я только что обнаружила, что мне нравится спать, обнимая мужчину, хотя и не всякого. Теперь о том, что мне не нравится. Глупость. Бессмысленная злоба – мир и так достаточно суров. Напыщенность. Богачи, которые думают, что деньги сами по себе делают их достойными людьми. Но больше всего на свете… – (Последовал еще один поцелуй.) – Больше всего на свете мне нравишься ты. Думаю, я люблю тебя. Хотя папа советовал мне не влюбляться, чтобы жизнь меня не ранила. Но я, похоже, влюбилась в тебя с первого взгляда.

Чарльз промолчал, глядя на реку. Он чувствовал себя так, словно шатается на краю бездны и вот-вот упадет.

Они целовались, бормотали разные глупости, ласкали друг друга…

– Люби меня, Чарльз, – прошептала Уилла ему на ухо. – Здесь, сейчас…

– Уилла, один раз – это еще безопасно, но… Что, если я сделаю тебе ребенка?

– Какой же ты странный. Как будто больше не о чем тревожиться! Есть вещи и похуже. Я никогда не стала бы удерживать тебя ребенком. – Она увидела, как изменилось его лицо. – Это тебя беспокоит.

– Меня это пугает. Мне не вынести еще одной потери. С меня довольно.

– Поэтому лучше жить вообще без привязанностей?

– Я этого не говорил.

– Послушай, не чувствуй себя виноватым! Все, что случается, случается лишь на мгновение. – Она снова поцеловала его.

Но Чарльз, мягко укладывая ее на ковер из опавших листьев, уже понимал, что они зашли слишком далеко, чтобы кто-то из них мог избежать боли.

Следующие четыре дня они не расставались, кроме тех часов, когда Уилла была на репетиции или на спектакле.

Чарльз рассказывал о том, как путешествовал по Великим Равнинам с Торговой компанией Джексона, о том, чему научился у южных шайеннов, как постепенно почувствовал огромное уважение к ним, как восхищался такими вождями, как Черный Котел. Ей понравилось, что он далек от обычной для белых людей жестокости по отношению к индейцам, которая, как она считала, была порождением алчности, недоверия и полного непонимания этого народа и его нужд.

– Мы всегда боимся того, чего не понимаем, – сказала она.

Они нашли какое-то фотоателье и решили сделать общий портрет. Когда суетливый фотограф усадил Уиллу на плюшевое кресло и стал закреплять ее голову специальным держателем довольно жутковатого вида, она захихикала.

– Отлично выглядите! Просто отлично! – наконец воскликнул он из-под черной накидки.

Чарльз, стоявший рядом с ней, положил руку на плечо девушки и сделал суровое лицо. Уилла продолжала хихикать, и от волнения, и от веселья, и фотографу пришлось ждать минут десять, пока она не успокоится.

Ей тоже хотелось узнать, что он за человек. Когда в субботу, после вечернего представления «Ричарда III», они лежали в постели, она спросила об этом, и Чарльз после недолгого раздумья ответил:

– Я люблю лошадей, хорошие сигары, люблю смотреть на закат со стаканчиком виски в руке. Люблю южнокаролинское синее небо – такого цвета нет ни у одного художника. Люблю чистый воздух Техаса после сильного дождя. Да и вообще весь Запад, что я видел, мне очень нравится. Еще мне нравится та сила, которая чувствуется в большинстве черных людей. Они настоящие борцы. Янки бы просто не поверили, что такое может сказать южанин. Я люблю своих родных. Люблю своего сына. Люблю своего лучшего друга Билли, он теперь в Калифорнии с женой, моей кузиной… Я ненавижу последние два года войны и то, что они сотворили с людьми, включая меня самого. Ненавижу политиков и салонных патриотов, они только и делают, что болтают… Им никогда не приходилось переживать дни и ночи сражений – этой самой безжалостной и самой изнуряющей работы, какой я когда-либо занимался. Они не бежали к вражеским позициям под огнем по открытой местности, не видели, как рядом замертво падают друзья, как люди делают в штаны от страха… прости, – добавил он внезапно охрипшим голосом.