Северские земли

Она наклонилась над трупом дружинника-возницы, погибшего первым, и подобрала выпавшую из руки сулицу[2].

[2] Сулица – легкое копье в средневековой Руси.

– Прости, Влас, - она перекрестила мёртвого. – Нам оно сейчас нужнее: И как посох сгодится, и от волков пригодится. И за то, что волкам вас бросаем – прости. Ты дураком никогда не был, сам понимаешь наше положение.

Вдруг Луша, к удивлению Ждана, встала на колени прямо на мёрзлую дорогу, и поклонилась до земли:

– Простите меня, люди добрые и злые, что непогребенными вас бросаю. Не могу, не за себя боюсь – дитё невинное на мне теперь. Зла не держите и не преследуйте нас. Живым - жить, мёртвым – лежать.

Бледная как стена женщина с ввалившимися глазами перекрестилась, встала и, не оглядываясь, пошла в лес, проваливаясь в снегу и опираясь на сулицу.

Яндекс-карты вам для ориентации

***

Силы свои Лукерья явно переоценила – через несколько часов она уже совершенно выбилась из сил. Всё-таки идти через зимний лес не на ртах[3] и здоровому человеку не просто, а тут – раненная девушка.

[3] На ртах – на лыжах.

Луша то проваливалась в снег до колен, то продиралась через кусты, то промочила ногу, провалившись в незамёрзший ручей, то больше часа обходила глубокий овраг. А уж когда стемнело – а это произошло довольно быстро - темпы передвижения вообще упали до черепашьих. Но Луша и не думала останавливаться – ужас гнал её вперед, и она готова была идти хоть ощупью.

Ждан же чувствовал себя как в бреду. Он то забывался тревожным сном, то просыпался. Из «слинга» ему ничего не было видно, кроме иногда мелькавшего ночного неба, зато звуки сводили с ума. Он никогда не был в лесу – ни в прошлой жизни, ни в этой – и сейчас ему казалось, что он угодил в страшную сказку с Бабой Ягой. Лес оказался полон звуков – шумели деревья, посвистывал ветер, похрустывал хворост, поскрипывал снег. Кричали новые птицы и… И выли ночные звери.

Хуже всего было то, что от постоянных нагрузок рана Луши никак не закрывалась, и кровь постоянно сочилась. А голодные волки чуют подранков за несколько вёрст – о чём Луша, по своему обыкновению непрестанно болтая, сама и сообщила Ждану. Теперь он не мог отделаться от впечатления, что с каждым разом волчий вой звучит всё ближе и ближе.

Накликал, называется.

Ждан ничего не понял, но выросшая рядом с лесом Луша слышала много больше его. Сначала она принялась вертеть головой, а потом прижалась спиной к здоровенной сосне, взяла сулицу наизготовку и заплакала.

– Вот и всё, маленький. – глотая слёзы, сообщила она. – Вот и серые пришли. Я сперва думала – показалось, но нет. С обоих сторон кустами идут, провожают нас. Скоро кинутся.

Она сглотнула и добавила.

– Вот и всё. Здесь и помирать будем.

И, не сдержавши чувств, закричала в голос:

– Лю-ю-юди! Помогии-и-те!!! Во-о-олки!

Она кричала, надсаживаясь, и – странное дело – эти заполошные крики вовсе не мешали Ждану слышать зловещие шорохи вокруг. Зверей было не один и не два, и тут даже до Ждана дошло – на этот раз действительно всё.

Волки, уже не таясь, вышли на поляну – их было четверо. Трое остались стоять, а один, самый крупный, сел и наклонил голову – совершенно по-собачьи.

Пауза продлилась минуту или две – и всё это время Луша голосила не переставая. Наконец, один из волков – не то самый глупый, не то самый голодный – бросился на няньку. Бросился по-дурному, в прыжке, и Луша приняла зверя на копьё, тут же, впрочем, стряхнув его в сторону. Завизжав, раненный зверь бросился в кусты, вожак встал и двинулся вперёд, а Луша, ощерившись как волчица, принялась тыкать копьём перед собой, и кричать:

– Давай! Давай! Кто ещё хочет?!

Волки остановились, а нянька вновь завела своё:

– Лю-ю-юди!!!

– Иду-у-у! – вдруг послышался мужской голос, сопровождаемый лаем собак.

Большой волк, как будто поняв человеческую речь, повернулся и безмолвно исчез в кустах. За ним поляну покинули и остальные звери.

У Луши бессильно подогнулись ноги, и она, зарыдав, села прямо в сугроб.

– Иду-у-у! – послышалось уже ближе.

Ждан закрыл глаза, пробормотал заветное заклинание, и понял, что впредь полагаться на везение не стоит – счёт был обнулён, и вместо прежних тысяч там болтались жалкие четыре очка.

Глава 18. "Помоги мне..."

Спаситель появился через несколько минут. Это был здоровенный мужик – не ниже Антипы, но в два раза шире, - заросший чёрной бородой до самых ноздрей. Он цыкнул на забрехавших собак, и как был – не снимая коротких, но широких охотничьих лыж – подошёл к плачущей Лушке, так и сидевшей в сугробе.

– Не подрали? – поинтересовался мужик, не тратя время на приветствие и сразу перейдя к делу.

Девушка молча помотала головой, потом подавила всхлипывания и ответила:

– Цела. Ну… Почти. Волки ушли, не тронули. Твоего крика спужались.

– Понятно. Идти сможешь?

– Говорю же – цела.

– Ну так давай руку, раз цела! – грубовато потребовал мужик, протягивая свою лапищу в меховой рукавице и помогая подняться.

Увидев запищавший свёрток на руках у спасённой, мужик в изумлении перекрестился:

– Да ты ещё и с дитём?! Как вы вообще здесь оказались?!

– Долгий это разговор… - почти взмолилась Луша. – Может, потом?

– Ой, я и впрямь глупость ляпнул! – смутился мужик. – Пойдём быстрей, пока вы не замёрзли. Здесь до зимовья не далече – с полверсты, не больше. За мной держитесь, я выведу.

И уже на ходу продолжил:

– Вообще, силён у кого-то из вас ангел-хранитель. Я вообще на зимовье ночевать не должен был. Ногу подвернул вчера, а до зимовья ближе, чем до кордона, показалось. Да и сейчас – я с чего-то ночью проснулся, в валенки влез, отлить на мороз вышел, вдруг слышу – баба в ночи орёт, да недалече вроде… Бечь надо, думаю, а ну как задерут? На мне грех будет. В общем, как нарочно кто подгадал всё. Так-то я на кордоне живу, далече отсюда, егерь я княжий, Титом люди кличут. А тебя как?

– Анфиса я. – не моргнув глазом, соврала Лушка. – А его – Глебом крестили.

– Ишь ты – Глеб. Княжьим именем сына, значится, назвала. А меня князь Алехно Васильевич[1] отправил берлогу искать – к нему гости наехать должны, хочет их на охоту сводить, Михайлу Потапыча поднять. Он этого дела большой любитель, близко к Козельску и берлог-то уже не осталось, всех извёл.

[1] Алехно Васильевич Глазиня – последний из известных нам козельских князей.

– Так мы что – уже в Козельское княжество[2] забрели? – ахнула Лашка – Это что – козельские земли уже?

[2] Козельское княжество — одно из северских удельных княжеств с центром в городе Козельск, том самом, прозванном монголами «злым городом». Один из козельских князей, Иван Фёдорович Горчак, стал родоначальником знаменитого рода князей Горчаковых.

– Это не земли! – наставительно ответил Тит. – Это чащоба лесная! Её кто когда делил-мерил? Здесь не князь, а леший хозяин, здесь у него, красноплешего[3], на всё разрешение просить надо. Но так-то да, мой кордон недалече от села Гранный холм стоит, так то село – да, козельское, козельскому князю выход[4] возит. Но оно потому «гранным» и зовется, что граница, дальше козельских владений нет. Дальше вообще-то ничьих владений нету, одна чаща дремучая аж до белёвского тракта.