Северские земли

[3] Красноплеший – традиционное именование лешего у восточных славян.

[4] Выход – налог.

Но вообще у нас места глухие, конечно. Это прям как про нас сказано – «живём в лесу, молимся колесу». Так что извини, если болтовнёй тебя донимаю – давно новых людей не видел…

Да и сегодня Гранный холм - не менее глухое место.

Так, за разговорами, они и дошли до зимовья – до него и впрямь оказалось совсем недолго, особенно если тропки знать.

Там, пока очаг растопили, пока воды согрели, пока рану лушкину осмотрели да промыли, пока поели чем Бог послал – уже и рассвело давно.

И лишь после этого Тит, наконец, приступил к серьёзному разговору.

– Ну что, Анфиса, я тебя по-людски принял – накормил, напоил, спать сейчас положу – передремать тебе надо, прежде чем к кордону пойдём. Уважь и ты меня – расскажи, откуда у тебя рана ножевая, и что за беда-напасть вас с дитём в лес загнала?

Лушка кивнула, не торопясь выбралась из-за стола - и вдруг рухнула на колени. Начала торопливо, глядя на заросшего бородой егеря снизу вверх.

– Вот что я тебе скажу, хозяин добрый да ласковый. Ты, Тит, нас не только уважил – ты, по всему получается, с того света нас с сынком вытащил.

Поэтому врать я тебе не хочу, а правды не скажу.

Не потому, что дура неблагодарная – наоборот, свою порчу на тебя навести не желаю. Христом-богом прошу – поверь мне, Тит, не надо тебе это знать. Не нашего это ума дело, это дела господские, да ещё такие, из-за которых головы летят как листья осенью и кровь как вода льётся! Не по моей воле меня в этот омут затянуло, но тебя за собой потащить не желаю. Одно скажу – главное лихо миновало вроде как, может, и выскочили мы с маленьким из петли, что на шее затягивалась.

Лушка секунду помолчала, а потом продолжила – как в воду прыгнула:

– И ещё вот что тебе, хозяин ласковый, сказать хочу. По-хорошему, да по-доброму мне бы в благодарность за доброту и ласку твою уйти от тебя побыстрей надо, чтобы и тебя не зацепило.

Да некуда нам идти. Нет нам с ним в мире больше защиты и обороны – нигде нет. Обратно домой мне идти – проще уж самой в омут прыгнуть, а других мест я и не видала в жизни никогда.

И Лушка, ставшая Анфисой, принялась бить егерю земные поклоны, стуча лбом о земляной пол.

– Христом-богом прошу, святыми угодниками заклинаю – оставь нас у себя на кордоне! Нет для нас сейчас лучшего места! Мы тебе в тягость не будем – я всю деревенскую бабью работу знаю, и ленивой меня отродясь никто не называл. Слугой твоей буду, а хочешь – полюбовницей стану, только не гони! Некуда нам идти, даже подаяния по деревням просить – и то невможно!!! Узнать нас могут!

Лушка не всхлипывала, лишь из глаз катились слёзы и она безмолвно смотрела на хозяина в ожидании.

На лушкино и жданово счастье благородства у этого егеря было побольше, чем у многих дворян.

Нет, он не кинулся поднимать Лушку с криками: «Да живите, сколько хотите, мой дом – твой дом!».

Он очень серьёзно посмотрел на девушку и потребовал:

– Побожись, что нет на тебе грехов смертных.

Нянька, глядя ему прямо в глаза и не отрывая взора, троекратно перекрестилась и ответила:

– Перед богом и людьми свидетельствую – нет на мне грехов, окромя обычных. Безвинно страдаю, испытание, видать, Господь даёт. Жизнью в том клянусь и здоровьем в том клянусь, и своим, и его!

И она кивнула на нары, где на шкуре лежал распелёнатый Ждан и сосал свою ногу.

Егерь кивнул и спросил:

– На кордон придём – на иконе клятву повторишь?

– И на иконе, и в церкви присягну – нет на мне ни крови, ни татьбы. Невиноватая я.

– Хорошо. – ещё раз кивнул заросший волосом лесовик. – Тебя и впрямь Анфисой крестили или назвалась?

– Назвалась. – не стала скрывать Лушка. – Не надо тебе моё имя знать, ни к чему беду дразнить. Зови Анфисой, всегда мне это имя любо было.

Егерь кивнул, потом думал и молчал – долго, минуты две. Лушка так и стояла на коленях, Ждан гулил.

Наконец, лесник принял решение.

– Раз ты мне ничего толком не говоришь, то и я тебе пока обещать ничего не буду. Бояться я тебя не боюсь. Поживёте пока у меня на кордоне, по крайней мере до тех пор, пока рана твоя не закроется. Вот там и посмотрим – кто вы, и что вы. Принуждать тебя ни к чему не буду, и к греху склонять не стану – я не из тех, кто на чужом горе свою выгоду строит. Но посильно работать придётся – лодырей я не терплю.

Он ещё раз кивнул кудлатой чёрной бородой, утверждаясь в мысли:

– Пока так, а дальше посмотрим. Ты сейчас ложись, тебе поспать надо. Я пойду добычи какой промыслю – у меня запасов нет, а поесть надо, не то молоко пропадёт. Сегодня отлежишься, а завтра на кордон пойдём. На ртах ходить умеешь?

Лушка кивнула:

– Наша деревня навроде вашей – выселки, лес кругом.

– У нас не деревня, а село! – строго поправил Тит, и добавил:

– До кордона вёрст семь, но рты одни, поэтому с рассветом выйдем, чтобы до темноты добраться. Сейчас дверь на засов замкни – зверьё шастает, а собак я заберу. Мне на голос откроешь. Поспишь, если лихорадить тебя не начнёт – дров набери.

И, не прощаясь, вышел.

Глава 19. «Где звуки ярче, чем неон, успей сказать себе: «Не он!»

До кордона они добрались благополучно. Лесная заимка была обустроена на совесть, - сразу видно, что руки у хозяина из плеч растут. Однако не менее очевидным было и отсутствие хозяйки – мужицкая берлога она мужицкая берлога и есть. Насмотревшись на паутину в углах, грязные портянки под лавками и немытые горшки, Лушка, несмотря на рану, взялась за тряпку, да приступила к делу так рьяно, что у Тита сразу же нашлась масса дел во дворе.

Неделю новые знакомые прожили тихо-мирно, присматриваясь друг к другу. А потом что-то случилось с хозяином. Он сначала помрачнел, потом весь день ходил как мешком стукнутый, нехорошо поглядывая на Ждана, а вечером, за столом, наконец взял быка за рога.

– Анфиса, ты на сына вообще внимание обращаешь?

– Эт ты о чём? Вроде кормлю-пеленаю вовремя, мокрый не лежит. А что такое?

– Да это…

Тит явно мялся, не зная, как сказать, потом, наконец, решился:

– В общем, эта… По-моему, подменили тебе младенца. Обменёнок он!