Sex под запретом

– Он ..не ..ты, — стоном, конечно же, разливаюсь на весь салон, как самая громкая сигналка, которую растревожили, не сняв блокировки.

К глазам подступают слёзы. Со мной творится что-то невообразимое. Член подрагивает внутри, жаря будто раскалённый металлический прут. Я на нём сокращаюсь, чуть ли не с рыданиями.

Амин придерживая за горло, затягивает на себя, заставляя сидеть на его члене. Лижущими укусами терзая мою шею и подбородок.

Мне больно на душе. Физически я в эйфории.

– Сука ты Лийка, но ахуенная. Захочу развеяться, обязательно позвоню, — чего-чего, а таких оскорбительных интонаций я от него не ждала.

Справедливости ради, Костров прекрасно знает, что до него я по членам не прыгала. Пожалуй, я переоценила свою готовность к самопожертвованию.

Обидно очень!

Пошлячка я только с ним.

Оправдываться, само собой, лишнее. Чем хуже Амин обо мне думает, тем значительней расстояние, разделяющее нас.

= 39 =

Я ухожу, не оглядываясь, чтобы не рвать себе сердце. Хотя, к чему мелочиться, оно уже безнадёжно разбито. Это был самые короткие и самые яркие отношения, с самым лучшим парнем, который впредь станет считать меня законченной идиоткой.

Отписываюсь Лебедеву, что уложилась в отведённые им два часа, потом уже дома, закрывшись в своей спальне, звоню маме, стараясь не дрожать голосом.

Она взахлёб то смеясь, то плача, пересказывает мне нечто похожее на абсурд. Не знала бы подробностей, сказала, что их дурят мошенники, но Лебедев не гнушается воздействовать сначала кнутом, потом сглаживая впечатление вкусным пряником.

С папы не только сняли все подозрения, но и предложили воспользоваться финансовой поддержкой для питомника от мэрии, в качестве извинений и морального ущерба.

Что я могу им сказать?

Да ничего. Только повздыхать, потом порадоваться в трубку и пообещать наведаться к ним в выходные.

Болтая с мамой, упорно выискиваю глазами толстовку Амина, чётко помня, что повесила её аккуратно на стул перед ноутбуком.

Чтобы моей внутренней бомбе сдетонировать, много не надо. Светка в своей беспардонности перешла все границы. Худи – это все, что мне осталось от Амина, за неё я готова Калинину убить. Нервы у меня накалены, эмоции бурлят, если не выплесну наружу, меня разорвёт в лохмотья.

Без стука врываюсь в её комнату и застаю воровку за просмотром сторис Кострова. Волосы закручены в пучок и намазаны тоником цвета ядрёной фуксии.

– Ты обещала съехать ещё вчера, — накидываю претензию, устремляясь к шкафу с вещами.

Он открыт, и первыми мне в глаза бросаются мои же футболки, которые я купила, а потом наивно убеждала себя, что забыла в магазине. За мной водится что-то купить, потом забросить на полку и вспомнить через неделю, а то и две.

– Тебе что горит? – бубнит Светка, не отрывая взгляд от гаджета.

– Да. Я разместила объявление и собираюсь сдавать твою комнату, — перебираю натыренное тряпьё, нахмурив брови.

В её закрома как минимум треть моего гардероба перекочевало. Офигеть! Здесь и нижнее бельё, подаренное моей тётей из Германии.

– Ты у меня могла спросить. Эй...шмотки мои не трогай, — кудахчет и спрыгивает со своего насеста. То есть со стула.

– Это мои футболки. Моя толстовка. Амин дал её мне, а не тебе, — повышаю голос, чтобы Светка, наконец, перестала злобно лупать глазами. Подняла свой зад и катапультировалась вон!

Мне начхать на её свеже - покрашенную голову и выдуманные проблемы с родителями, мешающими ей спокойно таскаться по тусовкам. Нормальные они у неё. Сурово подходят к воспитанию и режиму, но с ней так и надо. Доброго отношения Калинина не понимает и, безусловно, садится на шею.

Хотела взрослую жизнь и никакого контроля. Получай. Ищи подработку. Снимай квартиру и крутись.

– Ты чо о себе возомнила, овца, когда сама решу, тогда и съеду. Амин ей что-то дарил, — саркастически фыркает и заряжает фейспалм, — Не смеши, а. Тебе вон и папик ничо не дарит. Амину ты вообще нафиг не усралась. Я даже ревновать не буду, потому что не к чему, — Калинина шипит и напыживается, примеряясь как бы поудобней встать и оттаскать меня за волосы.

Хороший приём, но я топлю за уничижительный диалог. Я будущая мать чьих-то детей. Позорить их, шастая на школьные собрания в косыночке, совсем, как бы, не алё. А если честно, мне по - женски стрёмно, как пустоголовая курица, драться с бывшей подругой.

– Билли Миллиган, случайно, не твой родственник? – открываю окно, прицеливаясь к ближайшей клумбе.

Попаду, не попаду? Остроту своего глаза я не проверяла. Так-то зрение у меня стопроцентное.

– Чо несёшь – то, убогая. Какой Билли? — кудахчет Светка, покручивая пальцем у виска.

– Шизофреник с раздвоением личности, — подцепив самое любимое и дорогое платье Калининой, вышвыриваю его в окно.

– Дебилка! Я за него знаешь, сколько денег отвалила! – лупит по моим перепонкам визг.

– Знаю, а за этот топ ещё больше, — со злой усмешкой, вынимаю бирюзовый лоскуток. Держу на вытянутой руке за пределами комнаты.

Ей ничего не остаётся, как ломануться спасать своё барахло. Она бежит из квартиры, словно таракан, тот, которого опрыскали ядовитым средством, чем я и пользуюсь, испытывая опустошающее удовлетворение. Запираю входную дверь на нижний замок, а потом выселяю Калинину принудительно, затолкав её шмотки в плотные мешки для мусора и швыряя за борт.

Я очень хочу лечь, свернуться в комочек и покатиться на дно депрессии, но зачем. Разрыв оказался болезненным, но не смертельным. Не нужно жаловаться на судьбу и гневить бога. А страдать…

Страдать некогда, есть много существенного, чем можно заняться. Разместить пост и попросить репосты по друзьям, чтобы найти приличную квартирантку за чисто символическую плату. Обработать фотографии и раскидать их по форумам и журналам. Накопить денег и отправить родителей с санаторий, а до этого времени кинуть клич среди неравнодушных волонтёров, чтобы за время отсутствия мамы и папы, кто-то присмотрел за питомником.

Из всего намеченного, справляюсь только с объявлением. Да и оно написано коряво и не лаконично.

В дверь звонят и долбятся. Долбятся и звонят, совсем не соображая, что живое общение не входит в мои ближайшие планы. И явно напрашиваясь, стать третьим мной обиженным.

В глазок не смотрю, надеясь, что это будет маньячина и его можно прибить, не испытав ни малейших мук совести.

За дверью ну почти он. Претендент на грех за убийство, взятый мной на душу.

Сияющая и побитая физиономия Орловского.