Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

Исходя из подобного убеждения, а именно, что источником всех чувств является сердце, торговец решил испытать сердце ал-Фарйака и узнать, насколько сильна в нем любовь к новому товару. Он начал с того, что задал ему вопрос: «Чувствуешь ли ты своим сердцем, что новый товар лучше прежнего? Бьется ли твое сердце от радости, когда заходит разговор или ты думаешь о нем? И сжимается ли твое сердце при воспоминании о прежнем товаре? Кажется ли тебе, когда ты читаешь реестр цен на товары, что каждая его строка и каждая буква запечатлены в твоем сердце, и даже когда реестра перед тобой нет, а тебе нужно найти в нем что-то, строки и буквы всплывают и загораются сами собой, потом тают и исчезают, чтобы загореться еще ярче, словно знаменитая саламандра?{100} Чувствуешь ли ты также, что сердце твое что-то колет, сжимает, давит на него, разрывает его на части?» Ал-Фарйак ответил: «Сердце мое постоянно сжимается и трепещет. Это происходит и когда я радуюсь, и когда скорблю, на него все воздействует. Что же касается горения и таяния, то не знаю, что на это сказать». Торговец сказал: «Под горением, биением, сжиманием, воодушевлением, одержимостью мы имеем в виду состояние, заставляющее человека воспринимать несуществующее как существующее, а воображаемое — как истинное. Это можно сравнить с состоянием человека, путешествующего по безводной пустыне, которого жажда доводит до такой степени, что мираж кажется ему водой, а солнечные лучи — прозрачными ручьями. Он не перестает грезить о воде, пока не пересечет пустыню. Сила воображения помогает ему вытерпеть все мучения и перенести все испытания. Он будет изнемогать под их тяжестью, но ему будет казаться, что он возлежит на мягкой постели. Воображаемое сравняется для него с действительным, а ощущаемое — с неощутимым, голая земля представится накрытым столом, погребальные носилки — троном, а кол — кафедрой проповедника. Возможно, у него будут жена и дети, но он вообразит, что это старые глиняные горшки, оставит их и уйдет в дальние страны торговать своим товаром. Ему не нужны будут ни родные, ни друзья, он соберет свою суму, закинет ее на плечо и с радостью отправится бродить по всей земле, предлагая каждому встреченному рабу Божьему вместе искать покупателей. И так до конца жизни. Верхом блаженства для него будет умереть, торгуя. Распродавать суму за сумой, у нас нет другой профессии и другой работы. Распространять наш товар — нам единственная награда». Тут он ударился в слезы и стал громко рыдать.

Когда он успокоился, ал-Фарйак спросил: «У вас существует корпорация торговцев, рынок, староста рынка?» Тот ответил: «Нет». «А кто же, — спросил ал-Фарйак, — проверяет качество ваших товаров?» Ответ был: «Каждый из нас сам оценивает свой товар и не нуждается ни в ком другом».

Про себя ал-Фарйак нашел все это удивительным. Как так, у одних торговцев есть староста рынка, но нет сумы, а у других есть сума, но нет старосты? Но, может быть, решил он, мой приятель прав. Если бы дело обстояло иначе, то кто бы согласился бродить с сумой по далеким странам и переносить все связанные с этим трудности и опасности? И тут же дьявол, враг рода человеческого, заронил в его душу сомнение: а вдруг, торговец просто не нашел покупателей в своей стране и приехал сбывать свой товар здесь? Привозить в чужую страну шелка или другие ткани торговца побуждает отнюдь не любовь к жителям этой страны. Ведь торговцы с незапамятных времен разъезжают по всему миру.

Потом он подумал, что выдержка, спокойствие и терпение торговца несомненно свидетельствуют о его благоразумии и решительности, тогда как горячность и вспыльчивость — признаки неразумия и заблуждений. Из этого он сделал вывод, что торговец идет по верному пути, а до крайности вспыльчивый митрополит заблуждается.

Он сказал торговцу: «Я внимательно выслушал тебя, господин мой, и во всем согласен с тобой. Я разделяю твои убеждения и готов следовать за тобой и носить суму, как и ты»{101}. Только спаси меня от этих бессовестных торговцев, этих лютых львов, не знающих ни сострадания, ни жалости к рабам Божьим. Для них погубить душу человеческую во имя веры значит заслужить милость Всевышнего. Евангелие они толкуют поверхностно, так, как им это выгодно, ради укрепления своей силы и власти. Говорят, что слова Христа «Не мир пришел Я принести, но меч»{102} позволяют им пользоваться этим оружием во имя возвращения людей на путь истины. Они выхолостили из религии ее сущность, ее сердцевину, все самое главное: дружбу, любовь, взаимопомощь людей, истинную веру во Всевышнего. Слепцам, сбившимся с пути, нетрудно извлечь из любой книги, будь она Откровение или нет, то, что соответствует их целям и их извращенной доктрине. Толковать слова можно широко. Дозволено ли теперь эмиру Горы, если он состарился и одежда уже не греет его, согреваться горячим телом прекрасной невинной девушки, как это делал царь Давид? Дозволено ли ему, если он воевал с друзами и победил их, убивать их жен и детей, оставляя в живых девственниц на забаву своим солдатам, как это сделал Моисей с мадианитянами, о чем сказано в главе 31 Книги Чисел? Дозволено ли ему жениться на тысяче женщин, от королевы до наложницы, как это делал Соломон? Дозволено ли священнику прелюбодействовать с блудницей и иметь от нее незаконнорожденных детей по примеру пророка Иосии? Дозволено ли губернатору провинции убивать всех своих врагов — мужчин, женщин и грудных детей, как поступил Саул с амалекитами по приказу своего господина? А господин еще гневался на него за то, что он не убил лучших овец и пощадил царя амалекитов Агага, сделав его царем бану Исраил. Тогда Самуил встал и изрубил царя в куски перед лицом Всевышнего в Галгале. В комментариях к Библии, изданной в Риме, я прочел следующее: «Нам (то есть христианам-католикам) надлежит истреблять еретиков, сторонников новшеств и тех, кто толкует тексты не так, как мы». И приводятся ссылки на борьбу иудеев с их врагами — войны, убийства, злоумышления. Если христианская вера дозволяет убийство мужчин, женщин и детей, надругательство над девственницами, беззаконный захват чужого имущества, как дозволяла это иудейская вера, то зачем же упразднять эту веру и отменять ее законы? Но ведь христианская вера основана на уважении к нравственности, и ее первая и последняя цель установление мира между людьми, утверждение справедливости и добра. Если это не так, то давайте вернемся к иудейской вере».

Выслушав слова ал-Фарйака, торговец нашел их весьма убедительными и решил спасти его от рук высокомерных и жестоких людей. Придумал отправить ал-Фарйака на остров Мальту{103}, где он был бы в безопасности, и посадил его на маленький парусник, идущий в Александрию. Недалеко от берега судно попало в бурю, и головокружение вынудило нашего друга не покидать постели. Он очень страдал от морской болезни и жаловался:

Жалобы ал-Фарйака

Бедный я, несчастный, и зачем только я отправился в эту поездку и терплю такие муки? И к чему мне эта торговля, от которой одни неприятности? Какой дьявол дернул меня связаться с обманщиками себе во вред и безо всякой пользы? За все годы, что я живу на свете, я еще ни разу не задумался над разницей между дураком молчаливым и дураком болтливым. Зачем я впутался в эти бесплодные свары? Какое мне дело до взаимных обвинений тех, кто считает себя владеющими истиной, во вредности взглядов и порочности нравов их противников? Как же я тоскую по своему каламу, хотя желобок его был надтреснут и засижен мухами. Как же я соскучился по ослу, хотя он скакал, брыкался и вонял. Возможно, сейчас ему живется лучше и спокойнее, чем мне. Где же тот караван-сарай, все посетители которого были мне друзьями, и не было у нас других забот, кроме как пить вино, петь песни и веселиться? Уж лучше бы я повторял то, что говорят люди и вместе с ними поклонялся бы идолам (да простит Господь нашему другу эти слова!). Не всегда следует спорить с людьми противоположных взглядов. Митрополит говорил мне, что чувства могут обмануть и худого и толстого, и глупого и умного, и невежественного и ученого. Он знает истину и советует опасаться всего чужого, незнакомого, поскольку несведущие люди легко увлекаются и заблуждаются. Разве не говорил он мне, что невозможно обновить старое и выпрямить искривившееся? Да, чувства могут обмануть и кроткого и нетерпеливого, и благородного и низкого. Тут ал-Фарйак прервал свои размышления, чтобы подыскать подтверждающие их примеры. И нашел такой: если некрасивая женщина взглянет на себя в зеркало, она скажет: я покажусь страшной одним, но красивой другим. Поэтому автор «Словаря»{104} поясняет: некрасивая — это хмурая, а красивая — наоборот. И другой пример: человек с большим носом может думать, что некоторым красоткам нравится именно такой нос. А наши некрасивые правители, короли, королевы и другие власть имущие — художники изображают их только красавцами, и сами они воображают себя такими, каковы они на портретах. Мы видим, что солнце поднимается в небе, а астрономы утверждают, что оно вовсе не поднимается. Окунув палку в воду, мы видим ее искривленной, а она остается прямой. Мираж позволяет увидеть двух человек вместо одного, а причина — преломление света. Чародеи способны внушить зрителям, что они ходят по воде, проходят сквозь огонь и не сгорают. Плывущим на корабле вдоль берега кажется, что находящееся на берегу движется, хотя оно неподвижно. Сидящему у окна напротив другого окна, находящегося на той же высоте, представляется, что оно расположено выше окна, из которого он смотрит. И возможно, мой приятель-торговец плакал по какой-то совсем другой причине, не имеющей отношения к товару. Он говорил мне об актерах и актрисах, что они плачут и смеются, когда захотят. Быть может, этому они учатся, осваивая азы своего ремесла. Что мне сейчас делать с сумой? Забросить на плечо, откуда она сползает, любить ее, когда она меня отвергает, носить с собой, несмотря на ее сопротивление?

Причинами начавшегося безрассудства одни считают кощунство торговцев вразнос, другие — безмерное славословие рыночных торговцев, а занимающие срединную позицию видят эти причины в охватившей всех тревоге. Люди до сих пор не договорились ни о чем, кроме того, что существует конфликт. Корабль сильно раскачался — по мнению торговцев вразнос, это была кара Господня, по мнению рыночных торговцев — случайное явление.

Тут ал-Фарйак стал кричать: О староста рынка, прости меня, заклинаю твоей бородой, оставшейся у цирюльников, не наказывай меня. О сума. О товар. О реестр цен. О обманщики. О изготовители товара. О перекрашивающие его, обменивающие, подновляющие, украшающие, рекламирующие, сбывающие, штопающие, оценивающие, кроящие, подрубающие, сметывающие на живую нитку, пакующие, заворачивающие, распространяющие, делящие, фабрикующие его, помогите мне, я гибну.

Только он умолк, как корабль накренился, и ал-Фарйак упал и ударился об пол своей маленькой, круглой, как арбуз, головой. Он снова заорал, зовя на помощь. Потом сказал: Больше я не буду громко высказываться. Вот к чему это привело в самом начале плавания, а что же будет в конце? Тут он потерял сознание, стал хрипеть и бредить. Его бред услышал один пассажир и подумал, что он жалуется на кусающих его клопов. Осмотрел его постель, ничего не нашел, сказал: он бредит от боли, и отошел от него.

Потом Господь смилостивился, море успокоилось, небо прояснилось, а через несколько часов показался берег Александрии. Пассажир вернулся к ал-Фарйаку и обрадовал его этим известием. Тот кое-как поднялся, умыл лицо и сменил одежду. Когда пассажиры сходили с корабля, ал-Фарйак обогнал всех, подобрал с земли пригоршню гальки, положил в рот и сказал: «Это моя мать, я к ней вернулся, здесь я родился и здесь умру».

Затем направился к торговцу вразнос, жившему в городе, вручил ему рекомендательное письмо от своего знакомого торговца и поселился у него в ожидании корабля на остров, который был целью его путешествия. Поздравим же его с благополучным прибытием и подадим петицию в канцелярию наместника, Его Королевскому Высочеству и Его Святейшеству патриарху маронитской общины. А потом сделаем небольшое отступление, чтобы поговорить о рыночных торговцах и торговцах вразнос и о различиях между ними.

Точка зрения пишущего эти строки

Ал-Фарйак ускользнул от вас, вырвался из ваших рук и показал всем вам язык, теперь он не боится ваших угроз. Теперь можно напомнить вам о том, как несправедливо и жестоко вы поступили с моим покойным братом Ас‘адом — заключили его в келью монастыря в Каннубине{105}, подвергнув всевозможным унижениям и оскорблениям, и продержали его шесть лет в тесной клетке без света и свежего воздуха, дарованных Создателем всем своим рабам, и невиновным и провинившимся, где он и скончался. И все это лишь потому, что он расходился с вами во взглядах на некоторые вопросы, за что не полагается ни наказания, ни даже упрека ни по церковным, ни по гражданским законам.

Если обратимся к религии, то ни Христос, ни его апостолы не приговаривали к тюрьме тех, кто был не согласен с их словами, они лишь отлучали их. Если бы христианская вера утверждалась с той звериной жестокостью, какою сейчас отличаетесь вы, пастыри заблудших и водители уклонившихся, то ее не принял бы ни один человек. Потому что человек принимает лишь ту веру, которая добрее веры, от которой он отказывается. И каждый человек знает, что унижение, поношения, запугивание, лишение пищи не имеют ничего общего с добром. Не говоря уже о том, чтобы Христос и его апостолы подтверждали власть и приказы властей предержащих.

Они видели свою миссию в утверждении нравственности благими делами, и такова миссия всех религий, известных людям.

Что же до гражданских законов, то брат мой Ас‘ад не нарушал их, он не причинил зла ни соседу, ни эмиру, ни государству. А если бы совершил подобное, то его следовало бы судить по закону. Зло причиненное ему патриархом, это оскорбление, нанесенное самому господину нашему султану. Мы все его подданные, вверившие ему и его мудрости свою безопасность. Все мы равны перед законом, и патриарх не имеет права похитить из моего дома ни одного дирхема. Как же он может похищать людей? Допустим, мой брат спорил с вами по вопросам веры, говорил, что вы заблуждаетесь, но ведь за это нельзя лишать человека жизни. Если вы признавали его за ученого и боялись последствий его слов, вы должны были опровергать его доводы и аргументы устно или письменно, могли выслать его из страны, как он сам требовал этого. Но вы жестоко расправились с ним, утверждая, что совершенный им однажды ради спасения жизни побег из дома патриарха это еще одно преступление, требующее устрожить наказание.