Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

До меня дошло, что одна замужняя женщина из рыночниц, то есть принадлежащая к партии шейха рынка, встретив красивого мужчину из торговцев вразнос, выразила свое сожаление и сказала, что такой мог бы украсить их церковь и придать ей больше блеска. Она послала к нему старуху с приглашением посетить ее, и молодой человек согласился. Потому что борьба рыночников и торговцев вразнос ограничивается кругом высокопоставленных мошенников, опытных ловцов душ и других специалистов — рядовых мужчин и женщин она особо не затрагивает. Женщина долго беседовала с мужчиной и затем сказала ему: «Если бы ты избрал наш путь, я бы отдалась тебе и ни в чем тебе не отказывала». Юноша на это ответил: «Ходить в церковь мне нетрудно, она рядом с моим домом, а что касается веры, то позволь мне верить, во что хочется. Я питаю отвращение к исповеди, к которой принуждают вас священники вашей церкви. Не в моем характере лгать и обманывать, я не хочу признаваться священнику в малых проступках и скрывать от него большие, как делают это многие и многие рыночники. Я не желаю говорить о том, чего не делал и скрывать то, что сделал». Женщина вздохнула и опустила голову, задумавшись. Потом сказала: «Ничего, мне достаточно и твоей показной веры, как наставлял меня мой духовник». Они обнялись и полюбили друг друга. Он стал ходить и к ней, и в церковь. Даже продажные женщины на этом острове помешаны на вере. В доме каждой из них ты найдешь статуэтки и иконы обожаемых ими святых, мужчин и женщин. А если к ней приходит клиент, она поворачивает все их лицом к стене, чтобы они не видели, чем она занимается, и не свидетельствовали бы против нее в Судный день.

У жителей этого острова есть еще одна странная особенность: они ненавидят иностранцев и очень любят их деньги. Капитал, которым владеет человек, дает, конечно, представление о его жизни, происхождении и характере. Англичане, к примеру, на вопрос, чем владеет такой-то, отвечают: Он стоит тысячу золотых. Но как можно ненавидеть другого и любить его деньги? Местные жители сражаются между собой за каждого приехавшего иностранца, один тянет его за правую руку, предлагая познакомить с женщинами, другой хватает за левую, чтобы показать церкви. Повезет тому, кто перетянет.

Говорят местные жители на каком-то отвратительном, грязном языке, от говорящего — от мужчин и от женщин — даже исходит неприятный запах. Когда красивая женщина молчит, ее дыхание благоуханно, но как только заговорит — хоть нос затыкай. И еще. Если у женщины что-то болит, она идет к золотых дел мастеру, заказывает ему отлить заболевший орган ее тела из золота или серебра и приносит его в дар церкви. Для тех, кто по бедности не может оплатить такой дорогой заказ, орган отливают из воска или другого похожего материала. К странностям надо отнести и то, что сбривание усов и бороды поощряется, но сбривать волосы и пушок, растущие на других частях тела, запрещено. Даже священники во время исповеди настойчиво расспрашивают женщин о том, где и что они бреют и выщипывают, и предостерегают их от греха.

Заслуживает упоминания еще один обычай. В определенные дни церковнослужители выносят из церквей изображения и статуи святых — тяжелые и громоздкие. Самые рьяные верующие водружают их на свои плечи и проносят по улицам с большим шумом и гвалтом. Удивительно при этом, что они зажигают перед ними свечи, хотя солнце палит так, что любому человеку хотелось бы укрыться от его лучей в какой-нибудь пещере или в подземелье.

Ал-Фарйака привело в удивление и многое другое, потому что жители его страны, а они рыночники и питают вражду к торговцам вразнос, ничего подобного не делают. Он убедился в том, что торгующие вразнос идут по истинному пути — за исключением того, что едят свинину, а рыночники заблуждаются, если не считать того, что их женщины отдают предпочтение красивым торговцам вразнос. Однако в мире нет такого пути, который не имел бы своих достоинств и недостатков, и человек видит его, с одной стороны, мудрым и разумным, а с другой — ошибочным и неразумным. Хвала Единственному, кто совершенен! Беспристрастный критик должен видеть и то и другое и сравнивать полезное с вредным. Если он убедится, что данный путь несет в себе больше пользы, чем вреда, он отдаст предпочтение ему, не теша себя надеждой на то, что найдет совершенный путь. Поэт сказал:

Где ты видел такого, кто лишен недостатков?

Если ты благороден, тебе простятся пороки.

Вот так-то. От голода наш друг лишился, в дополнение к двум первым, еще одного зуба, и это отвлекло его внимание от рыночников и их двоюродных братьев и от сравнивания их веры и морали. Ему стало ясно, что их деяния более достойны сравнения с деяниями помешанных. Он почувствовал себя неуютно в их стране и терпение его истощилось. К тому же он нуждался в хорошей еде, к которой привык на родине, и в приличном платье. Торговец вразнос, у которого он жил, внушал ему, что продавцу товаров вовсе не обязательно быть нарядно одетым, главное — сбывать товар. Однако рыночники привлекают покупателей деньгами и подарками. Поэтому ал-Фарйак постоянно испытывал грусть и сожаления. Ему некогда было изучать язык торговцев вразнос, он заучил только отдельные выражения, помогающие в торговле{139}. У упомянутого торговца был один неприятный питомец с дурным характером, с желтым лицом, синими глазами, тонким носом и большими зубами. Однажды он увидел, как ал-Фарйак из своего окна наблюдает за крышами соседей, и шайтан подбил его заколотить это окно. Ал-Фарйак, найдя окошко заколоченным, усмотрел в этом хорошее предзнаменование. Так оно и было: спустя несколько дней ал-Фарйак заболел, и врач посоветовал торговцу отправить его в Египет. Вскоре он уехал, увозя с собой рекомендательное письмо к другому торговцу.

4

ТРОН, ПРИ ВИДЕ КОТОРОГО ПЕРЕХВАТЫВАЕТ ДЫХАНИЕ

Море оставалось морем, а ветер — ветром, то есть он дул, когда и куда хотел. Это отравляло настроение ал-Фарйаку, но, тем не менее, не сковало его язык. Прибыв в Александрию, он нашел там вместо знакомого торговца другого, переживавшего серьезные трудности, в которых его не поддержал шейх Халил ибн Айбек ас-Сафади{140}. В отличие от своего предшественника, этот торговец не пользовался уважением окружающих. А дело было в том, что он счел климат страны слишком жарким для себя и выстроил две пирамиды, на которые взбирался в особо жаркие дни (по примеру своего предшественника, выстроившего пирамидку из пустых бутылок). На это строительство он потратил серебра больше, чем протекает воды в вади во время паводка{141}. О его расточительстве стало широко известно, и его друзья от него отвернулись.

Ал-Фарйак перебрался из Александрии в Каир и вручил рекомендательное письмо тамошнему торговцу. Тот поселил его в доме своего компаньона, находившемся рядом с домом одного сирийца, у которого каждую ночь собиралась компания певцов и музыкантов. Их пение, доносившееся до комнаты ал-Фарйака, волновало его и пробуждало в нем любовное томление. Он вспоминал родные места и веселые собрания в кругу друзей и словно переносился из мира джиннов в мир людей — мир истинных наслаждений, юношеских страстей, чистых радостей и больших надежд. Он забыл о пережитых им в море головокружениях и падениях, об испытанном им на острове голоде и забитом окне, о хрипоте, которую он заработал, продавая свой товар, о грусти, которая его охватила, когда он понял, что идет не своим путем. И увидел, что в Каире есть место и красоте, и веселью, что в жизни здесь много удовольствий, а люди словно все время что-то празднуют, соперничая один с другим и похваляясь.

Женщины у них отличаются красотой, изяществом, любезностью, мягкостью, кокетливостью, гордостью и высокомерием. Они ходят по улицам в своих накидках, развевающихся, как флаги, и радуют сердца. Я не первый, кто их описывает: они очаровывают и покоряют всех мужчин — об этом говорилось множество раз и в прозе и в стихах. Достоинства их воспевали и великие и малые. Известная пословица гласит: Земля Каира — золото, а женщины — лучшая награда победителю. А самое большое удовольствие — видеть их, когда они выходят из своих затворов и выскальзывают из оков. Когда же красавица садится на рослого красивого осла и выпрямляется в высоком, разукрашенном седле, то распространяет вокруг себя нежный аромат, а ее черные глаза блестят, как очи райских гурий. Каждый увидевший такую гурию воздает хвалу Господу, и все земные радости меркнут для него перед ее красотой. Есть мужчины, громко восхваляющие ее, чтобы красавица обернулась, и идущие следом за ней. Некоторые надеются подержаться за ее стремя или дотронуться до ее сандалии или кончика покрывала, а некоторые мечтают стать ее привратником или посланцем между нею и ее возлюбленным, или попасть в число ее слуг и сопровождать ее повсюду, или стать парикмахером и расчесывать ее волосы, или портным и шить ей наряды, или ювелиром и изготовлять ей браслеты, или кузнецом и ковать для нее гвозди, или банщиком и растирать ее тело, или вещью, которую она берет в руки. А она восседает в своем высоком седле, гордая и недоступная, смотрит на всех искоса и одного ранит своим взглядом, другого ласкает и очаровывает. Торговцы отвлекаются от своих дел, праздные зеваки приходят в возбуждение. Кажется, что даже осел под ней знает, какую драгоценную ношу он несет, и понимает, почему люди восхваляют Всевышнего. Он не кричит, не ревет и не крутит носом, как другие ослы. Он гордо смотрит на лошадей и шагает важно и чинно. А уж погонщик осла важностью не уступает командующему войском, он думает, что люди без него никак не обойдутся и обязаны ему платить и дарить подарки. А как же иначе, ведь он и искусный конюх, и погонщик, и наездник?!

Да, есть еще одно обстоятельство, о котором я забыл упомянуть. Расскажу о нем здесь и прокомментирую. Дело в том, что закрытые покрывалом женские лица более возбуждают сердца, нежели открытые, потому что созерцание красивого лица, даже совершенного в своей красоте, не заставляет работать воображение. Закрытое же лицо — если сердце чувствует, что оно принадлежит красавице, а особенно, если это чувство подтверждается красотой очей, ресниц и подведенных бровей, — придает воображению крылья, и оно взмывает в неоглядные выси [...]{142}

Я тут слишком заговорился, поскольку пересказывал слова одного человека, размышлявшего о любимом лице. Он был сильно впечатлен этими размышлениями, и у него текли слюнки.

Последнее, что я хочу сказать: тот, кто любил женщину ночью, не видя ее, как это случилось с господином нашим Й‘акубом{143}, окажется в подобном же положении и будет сожалеть, вздыхать и стенать. Кто-то утверждает, что дело обстоит таким же образом и в отношении одетой женщины. При виде ее воображение не переступает определенной черты. В отличие от обнаженной: тут и воображение, и сердце не знают преград в своем стремлении к ней. Другие отвечают, что лицо и тело отличаются одно от другого тем, что тело больше лица и притягивает к себе воображение, тогда как сердце парит над ним. Против этого возразили многие, в том числе опытный любовник, грозный муж, любитель загадок и распутник, утверждая, что размеры тела в данном случае не являются причиной стремления и парения — достаточно увидеть лишь какую-то его часть. Проблема осталась нерешенной. По моему же мнению, все объясняется тем, что тело есть тело, а лицо — лицо. Это мнение было сочтено пустой тавтологией и было сказано, что все дело в том, что на лице сосредоточено большинство органов чувств: обоняния, вкуса, зрения, а рядом — и слуха. Некоторые удовлетворились этим ответом, в их числе девственник, целомудренный и пресыщенный. Другие же возразили, что данные органы чувств не имеют к этому никакого отношения, ибо цель сотворения женщины была совсем иной. Все дело в том, что части тела имеют разные формы: похожую на бутылку с узким горлышком, на шар, изогнутую, кольцевидную, куполообразную, вытянутую, круглую, выпуклую, коническую, напоминающую букву мим (?), полумесяц, тупой угол. Этот довод был объявлен столь же несерьезным, как довод о том, что тело больше лица, и было сказано, что все дело в привычке большинства людей открывать лицо и закрывать тело. А если человек видит что-то непривычное, это возбуждает его любопытство и воображение. Еще много всякого говорили, и Бог весть, где тут правда. Возможно, правило, которое я пытался обосновать, неверное, и лучше мне забыть о нем и предоставить обсуждение этого вопроса ученым.

В результате, все эти размышления о любви и чадре, зародившиеся и пустившие корни в голове ал-Фарйака, натолкнули его на мысль приобрести музыкальный инструмент. Он немедля отправился на рынок, вышел оттуда с маленькой лютней под мышкой и вскоре уже играл на ней, устроившись возле окна, выходящего на дом копта. У торговца был слуга-мусульманин, который был влюблен в дочь копта, и игра на лютне вызвала в нем ревность. Он пожаловался на ал-Фарйака своему господину, сказав, что прохожие, услышав звуки лютни, подумают, что в доме кофейня, винная лавка или казарма, потому что этим инструментом пользуются лишь турки. Торговец согласился со слугой, поблагодарил его и приказал ал-Фарйаку прекратить игру. Ал-Фарйак прекратил и стал думать над тем, как бы ему выскользнуть из лап этой шайки, которая не переставала мучить его ни на острове, ни на большой земле. А слуга несколько дней спустя сбежал с этой девицей и женился на ней после того, как она приняла ислам, слава Аллаху, Господу миров!