Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

Упаси Господи, чтобы кто-то воспринял мои слова как неуважение к религии. Я привожу эти примеры лишь в подтверждение невежества тех, кто переводил священные книги на арабский язык, как, впрочем, и писателей нашей конфессии. Правда, некоторые митрополиты пишут полезные сочинения хорошим языком и с ясным смыслом. Но большинство церковной братии невежды и глупцы, плохо владеющие грамотой.

Однако это отступление увело нас далеко в сторону. Вернемся же к цели нашего разговора, а именно к тому, как помочь тебе, друг, сбросить с себя ярмо сумы. Не хочешь ли ты стать секретарем почтенного и богатого человека, создавшего панегирический орган{176}, в котором он публикует на разных языках прославляющие и возвышающие статьи? Твоя работа будет заключаться в том, чтобы ежедневно сочинять два или более бейтов, в зависимости от потребности». На это ал-Фарйак ответил:

— Я, господин мой, еще не набрался знаний, необходимых для этой должности. Живя в стране науки и литературы, я боюсь, что найдутся знатоки, которые отыщут в моих словах ошибки и осрамят меня, тогда мне будет стыдно смотреть в лицо людям. Я человек скромный и предложить могу немногое.

— Не бойся, египтяне, хотя они и достигли высот в науке, и превзошли других в литературе, не придираются к поэту или писателю за случайно допущенное им неверное выражение или за другую оплошность. Они снисходительны и великодушны. Но талантливый поэт должен прислушиваться к критикам, иначе ему не стать знаменитым. А если он будет слагать бейты, доверяясь лишь собственному слуху, то не научится отличать верное от ошибочного. На ошибках учатся. Обыкновенно, когда один поэт хвалит какие-то мотивы и формы их выражения, другой их порицает. И автор, будь он поэт или прозаик, выслушивает одновременно и хвалу и хулу, он и прав и ошибается, его и обвиняют и оправдывают, принимают и отвергают, он и выдающийся и бестолковый, и портящий язык и обновляющий его, и разрушающий традицию и оберегающий ее. Одни вопрошают: почему? Другие отвечают: потому что! До тех пор, пока не удостоверятся, что его достоинства перевешивают его недостатки, а люди передают его стихи из уст в уста. Издавна люди пытались добиться славы с помощью необычных слов и надуманных речений. Были среди поэтов такие, кто сочинял стихи, используя только буквы без точек, — они не имели успеха. Были и такие, кто начинал каждый бейт с очередной буквы имени восхваляемого — они также быстро забывались. Некоторые злоупотребляли созвучиями и туманными иносказаниями — они не вызывали интереса, казались неестественными. Поэты подобного рода довольствовались известностью в узком кругу и не придавали значения критике и упрекам в свой адрес{177}. Я заклинаю тебя не оказаться в числе таковых. В твоем послании я увидел признаки тонкого ума, подлинного таланта и пылкого характера. Что же до погрешностей, то кто их не допускал?

— Клянусь Богом, господин мой, ты оказал мне два великих благодеяния: позаботился о моем хлебе насущном и поощрил меня как поэта, а я уже было решил не сочинять стихов кроме как втайне от людей. Поэтому я тебе несказанно благодарен и горд тем, что удостоился побывать в твоем доме.

Ал-Фарйак покинул хавагу, благословляя его, и решил на следующий же день расстаться с торговцем вразнос.

12

ХВАЛЕБНЫЕ СТИХИ

В доме торговца у нашего друга ал-Фарйака не было никакого имущества кроме того, что он мог унести на себе. Поэтому он взял под мышку свою лютню, засунул за пояс чернильницу и сказал хозяину: «Господь наставил меня и указал мне другой путь, не тот, по которому вели меня ты и твоя партия торговцев вразнос. Сегодня я должен покинуть тебя».

— Как это, покинуть, — сказал торговец, — разве я сделал тебе что-то дурное?

— Эта лютня подтверждает, что ты обижал меня.

— Если не принимается свидетельство музыканта, то как можно принять свидетельство его инструмента, того самого, который был причиной неприятия свидетельства хозяина?

— Ее свидетельство столь же правдиво, как то, что ты сын своих родителей, она расскажет о твоих злых делах, как рассказала ослица твоего деда{178}, и разрушит крепости торговцев вразнос, как некогда разрушала города труба твоего предка{179}.

— О чем ты говоришь?

— Это откровение свыше и вдохновение.

— Я не против того, чтобы ты играл на лютне, и мне известно, что слуга жаловался на тебя из ревности.

— Я играю для тех, кто говорит мне: продолжай, повтори, клянемся Господом, это прекрасно. Я не играю для иноземцев, которые вспоминают о Боге только когда нуждаются в нем.

— Ты все перепутал и бредишь.

— Я ничего не перепутал и сказал правду.

— Неблагодарный!

— А ты из иудеев!

Ал-Фарйак повернулся к нему спиной и вышел с гордо поднятой головой и с выпученными от гнева глазами.

Он нашел и снял себе жилье, оставил в нем лютню и направился в панегирический орган. Едва он занял там свое место, как пришел посыльный с листком бумаги — на нем были написаны два бейта, которые следовало перевести. Листок был вручен переводчикам-иностранцам, затем их перевод был передан редактору. Наступила очередь ал-Фарйака. Он взял калам и написал:

Сегодня лучшего коня Великодушный оседлал,

а лучше б сел на наши плечи.

Меж нас ни буйных, ни строптивых нет,

и все мы перед ним трепещем.

Редактор, получив перевод ал-Фарйака, нашел, что он соответствует смыслу оригинала, как лоно матери зародышу или как кишечник — отходам переваренной желудком пищи, и что перевод не содержит никаких лишних слов, к чему часто прибегают поэты для заполнения пустот в своих стихах. Он очень восхитился и сказал, что эти два бейта превосходят переводы иностранцев. «Из недостатков, — сказал он, — я усмотрел в них лишь некоторую путаницу смыслов, но это объясняется скорее всего местными нравами, так что оставим все, как оно есть». Однако когда с переводом ознакомились критики, один из них заявил, что слова «буйных» и «строптивых» — синонимы, и одно из них следует заменить. Но редактор с этим не согласился.

На следующий день другой посыльный принес еще два бейта, которые ал-Фарйак перевел так:

Великодушный рано пробудился ото сна,

и вздрогнула земля.

Ты видишь, солнышко лучи в окно его послало,

привет ему даря.

Редактору не понравился второй бейт, не согласующийся, на его взгляд, с первым. Ал-Фарйак объяснил, что он вытекает из первого и связан с ним, так как когда земля вздрогнула, люди испугались, и солнце умилостивило великодушного своими лучами. Редактор возразил, что солнце со своими лучами опоздало — земля уже вздрогнула. Ал-Фарйак настаивал, что в любом случае солнце умилостивило его, но солнце не может встать раньше положенного времени. Слушавшие это объяснение смеялись.

На третий день пришел еще один посыльный с двумя бейтами. Их ал-Фарйак перевел следующим образом:

Великодушный спал, довольный днем вчерашним,

и ни одна не нарушала сон его забота.

Пока он спит, спят демоны и люди, проснется —

станет преступлением дремота.

Редактору не понравилось выражение демоны и люди, он нашел его неуместным, поскольку демоны и люди принадлежат к разным сообществам. Ал-Фарйак возразил, что такое выражение однако же существует и широко известно.

Два бейта, принесенные на четвертый день, ал-Фарйак перевел так:

Великодушный пил и опьянел изрядно,

как ни корил его ученый богослов.

А если богослов настойчивость проявит,

он саблю в ход свою пустить готов.

Редактор возмутился, заявив, что это безобразная гипербола на грани кощунства и отрицания шариата. Ал-Фарйак ответил, что перевел точно по тексту.

На пятый день пришел еще один посыльный со стихами, которые были переведены следующим образом:

Великодушный с возлюбленной в баню пошел —

насладиться вдвоем.

Кто хоть раз растирал их тела,

готов это делать всегда.

Редактор сделал ему замечания по поводу написания некоторых слов, и ал-Фарйак согласился с одним замечанием и не принял других.

Бейты, принесенные на шестой день, он перевел так:

Великодушный подарил сандалии с ноги своей поэту,

сверх меры восхвалявшему его.