Шамабад должен гореть!

В два сорок пять основная волна духов нападает на Шамабад. Пограничники держат тяжелую оборону в укрепрайоне. Их жмут пулеметами, обстреливают из миномета. Душманы пристреливаются по танкам.

В два сорок сем в первый танк попала граната. Погиб заряжающий, ставший за пулемет. Загоревшийся танк так и не успел навестить на пулеметную точку врага.

Вторая машина умудрилась подавить несколько пулеметных точек, но духи попытались ее штурмовать. Черепанов и первое стрелковое отделение выдвигается к танку, чтобы отбить его, но старшина гибнет в бою, а танк закидывают гранатами.

К этому моменту умирает от ран начальник заставы Таран.

Два часа пятьдесят минут. В это время духи заняли пылающий огнем Шамабад. Затем волна за волной пошли на защитников укрепрайона.

Пограничники держатся еще сорок минут. К этому моменту, из отряда и соседних застав к Шамабаду выдвигаются резервы. Однако плохая погода и дороги, размытые дождями, идущими с начала мая, мешают подмоге вовремя помочь своим.

В три тридцать в живых остается меньше десятка ребят из Шамабада. Старший сержант Мартынов, взявший на себя командование, решает с боем прорываться из окружения духов.

В то утро с заставы вышли только шестеро. Только к четырем утра, БТРы с тринадцатой достигли сгоревшей заставы. Духов уже там не было.

Выжившие с Шамабада еще шестнадцать часов считались пропавшими без вести. Потом, наконец, они вышли к двенадцатой заставе.

Именно это мне и предстояло предотвратить. Я не позволю, чтобы история Шамабада пошла по такому печальному пути.

Я давно и много думал о том, как же мне спасти заставу. Признаваться в том, что я все знаю наперед — нельзя. Как минимум посчитают ненормальным. Как максимум особый отдел справедливо направит на меня все свое внимание. Попытается выяснить, что к чему и что я вообще такое плету. А еще серьезно свяжет мне руки.

Однако я понимал, что без чужой помощи ход истории не переломить. Однако у меня уже был план, как убедить наших готовиться к обороне. И в то же время остаться в тени. План рискованный, но он, скорее всего, сработает.

Оставалось только понять, не начали ли духи своей подготовки к вторжению. Я должен сделать свой ход первым.

— Саш? — Голос Малюги вырвал меня из задумчивости.

— М-м-м? — Глянул я на него, сидящего неподалеку.

— Ты че такой мрачный?

Вечером того же дня, когда я вернулся из наряда и навестил Пальму, успешно ощенившуюся девятью щенками, к нам приехала пограничная почта.

Собака вела себя со своим пометом как настоящая заботливая мать. Ваня Белоус подложил ей щенков, и та немедленно принялась вылизывать эти слепые пищащие комочки.

У машины пограничной почты было многолюдно. Погранцы веселой кучкой ждали, пока сержант, старший наряда, раздаст им почту.

Я присоединился к ребятам.

Передо мной топтался и шутил о чем-то с Синицыным Стас Алейников. За моей спиной притаился связист Вавилов. Видимо, ждал письма из дома. А может быть, от отца.

— Селихов! — выкрикнул сержант, перебирая стопку писем в руках.

Я протиснулся к нему между Стасом и Димой Синициным.

— Ну, пляши! — Смешливо крикнул мне Стас, — может, после тебя, и я попляшу!

Сержант пограничной почты упорно продолжал перебирать письма. Всматривался в рукописные слова на мятых конвертах.

— Угу, — промычал он сам себе, вытягивая и зажимая между пальцами одно письмо. А в следующий момент помрачнел.

Я увидел, что за отложенным сержантом письмом лежит другое. Было оно в строгом конверте с официальным бланком. Сержант не отводил от него глаз.

— Похоронка, — грустно пробурчал он.

Глава 10

— Кому? — Хриплым и очень низким голосом спросил я.

Замерший на мгновение сержант будто бы очнулся ото сна после моего вопроса. Глянув мне в глаза, торопливо отрицательно покачал головой.

— Тебе это, — он протянул мне то письмо, что взял перед похоронкой, — вот это твое.

Я принял немного измятый, худенький конверт. На его лицевой стороне, почерком моего брата Саши была выведена наша фамилия.

Я спрятал письмо в карман кителя.

Посмурневший сержант, несколько мгновений будто бы собирался с силами, прежде чем выкрикнуть следующую фамилию. Когда, наконец, решился, проговорил:

— Вавилов!

Клим протиснулся вперед меня и остолбенел, когда сержант вручил ему похоронку.

— Ну и как он там? — Спросил я, глянув на Васю Уткина.

— Клим? Ни с кем не разговаривал. Таран его к себе в канцелярию вызывал, — Уткин помолчал пару секунд, добавил: — У Клима ж только отец был. В Афганистане, в СБО воевал…

Уткин было хотел еще что-то сказать, даже раскрыл на мгновение рот, но не сказал. А что тут еще скажешь? И так все понятно.

В Ленинской комнате было тихо. После ужина у меня появилось немного времени, чтобы прочесть Сашино письмо.

Когда я зашел в комнату, тут оказался Уткин. Он тоже получил письмо от своей Настеньки. Почти сразу кинулся писать ответ.

— От брата? — Спросил Уткин, откладывая авторучку.

— Да, — едва заметно улыбнулся я.

— Прочесть хочешь?

— Да.

Вася замолчал и покивал. Я сел за один из свободных столов, вскрыл конверт и принялся читать.

Саша писал, что у него все хорошо. И хотя служба идет сложно, он справляется. Рассказал он, что попал в госпиталь, и чтобы, как он выразился: «ты не переживал, братик», пояснил, что сломал ногу, но несерьезно. Неудачное приземление, после прыжка с парашютом.

Но самым интересным было не это. Саша писал, что очень ему понравилась одна медсестричка. Что она красивая, и когда она приходит к нему в палату, Саша не может на нее насмотреться.

«Глаза у нее, как два больших голубых озерца. Как посмотрю в них случайно, кажется, что тону! — Писал мне брат, — А волосы цвета, точно пшеничные поля у нас на Кубани. А еще пахнет она приятно. Мятой.»

Саша писал, что не совсем понимает, как ему себя вести. Что иной раз, кажется ему, будто и девчонка эта на него странно посматривает.

«Да только не знаю, это потому, что я ей тоже нравлюсь, или потому что выгляжу как идиот, когда на нее таращусь, — признавался он в своем письме, — надеюсь, что первое. Потому что в последнее время, она мне даже улыбается. Хотя может это она так надо мной смеется?»