Шайтан Иван 6

В просторном кабинете, помимо императора, находились цесаревич Александр Николаевич и граф Бенкендорф. Николай Павлович с легкой улыбкой окинул нас взглядом, внимание его сразу привлек Мурат. Мальчик стоял навытяжку, грудь колесом, подбородок гордо поднят — точь-в-точь как учила мать.

— Здравствуй, граф, — приветствовал император, — а спутника своего не представишь?

Прежде чем я успел открыть рот, Мурат решительно шагнул вперед:

— Я — Мурат Омаров! — громко и четко, с достоинством, выговорил он каждое слово. — Сын аварского хана Хайбулы, сына Омара! — Он на мгновение заколебался, детское любопытство пересилило наставления, и он, уставившись прямо на императора, спросил с неподдельной искренностью: — А ты… правда русский царь?

В кабинете на секунду повисла тишина. Бенкендорф сдержанно кашлянул. Цесаревич прикрыл рот рукой.

— Правда, — совершенно серьезно ответил Николай, чуть склонив голову. — А что, не похож?

— Почему? Я верю! — торопливо сказал Мурат, вдруг осознав, что его вопрос мог показаться дерзким. — Просто… я раньше никогда царей не видел. — Щеки его залил яркий румянец.

Не выдержав детской непосредственности, сначала тихо фыркнул цесаревич, затем не смог сдержать улыбки Бенкендорф, наконец, рассмеялся и сам император. Мурат стоял, потупившись, всем видом выражая смущение.

— Прости, Мурат, сын Хайбулы, — успокоившись, проговорил Николай, и в его голосе зазвучала неподдельная теплота. — Просто я не думал, что ты такой юный, но уже столь гордый. Чем же ты занимаешься, Мурат?

— Служу в Пластунском батальоне полковника! — снова выпрямившись, гордо отрапортовал Мурат.

— Даже так? — искренне удивился император. — И кем же, если не секрет?

— Пока вольным пластуном. А полковник обещал, — с важностью пояснил мальчик, — как отучусь в кадетском корпусе, возьмет меня на службу офицером!

— А почему, Мурат, ты хочешь служить именно в батальоне, а не, предположим, в гвардии? — мягко поинтересовался Николай. — Это же весьма почётно.

— Нет, не хочу, –уверенно покачал головой Мурат. — Там далеко. От дома. От отца с матерью. Я у них один сын. Сестра выйдет замуж — они и вовсе одни останутся.

— А что, — император наклонился чуть вперед, в его голосе звучало искреннее удивление и мягкая снисходительность, — некому позаботиться о твоих родителях, пока ты будешь служить?

Мурат широко раскрыл глаза, его лицо выражало полнейшее недоумение.

— Почему о моих родителях должен заботиться чужой, — с неподдельной, детской искренностью произнес он, — если у них есть я?

Николай Павлович замер на мгновение, глядя на мальчика. Потом тихий, теплый смешок вырвался у него, и он медленно покачал головой, словно признавая поражение в этом невольном споре о сыновнем долге.

— Ты убедил меня, Мурат, сын Хайбулы, — проговорил император с неожиданной теплотой и уважением в голосе. — Твоя верность семье делает честь тебе и твоему роду. — Он повернулся к начальнику III Отделения, и его тон вновь стал властным, деловым: — Александр Христофорович, устройте этого молодого человека. Определите его в кадетский корпус немедля. А по окончании — в военное училище по его выбору и способностям. Все расходы — обеспечение, обмундирование, содержание — принять на мой личный счет.

Граф Бенкендорф, сохраняя бесстрастное выражение лица, лишь чуть склонил голову в почтительном поклоне:

— Слушаюсь, Ваше Императорское Величество. Будет исполнено в точности.

— Сегодня ты — мой гость, Мурат, — объявил император, и в его голосе зазвучала отеческая доброжелательность. — Тебе покажут дворец, а затем я жду тебя за обедом.

Мурат, вспомнив наставления матери, сделал глубокий, почтительный поклон, по-горски прижав правую ладонь к груди:

— Благодарю тебя, царь! — искренне произнес он. — Только… — мальчик чуть замялся, но решился, — я не могу обедать один. Без полковника.

Николай Павлович усмехнулся, оценивая эту верность командиру.

— Несомненно, Мурат. Полковник граф Иванов-Васильев также приглашен. — Он кивнул стоявшему у дверей адъютанту. — А теперь, юный воин, ступай. Нас ждут дела империи.

Мурат, сияя от счастья и гордости, еще раз поклонился и вышел, бережно сопровождаемый адъютантом, который мягко взял мальчика под локоть, направляя его в бесконечные анфилады дворца.

Когда дверь за ними закрылась, император обвел взглядом цесаревича и Бенкендорфа. На его лице еще светилась улыбка, вызванная Муратом.

— В такие годы… — задумчиво произнес Николай, — а столько благородных качеств в этом дите уже явлены. Искренность, верность, сыновняя любовь… — Император повернулся ко мне. — Скажите, Пётр Алексеевич, все ли горские дети таковы?

— В подавляющем большинстве своем — да, Ваше Императорское Величество, –ответил я. — Уважение и почитание родителей, верность семье и роду — основа их воспитания с колыбели. Хотя, как и в любом народе, исключения, увы, встречаются. Не всякая семья свободна от… недостойных отпрысков.

Император кивнул, выражение его лица постепенно становилось все более сосредоточенным, деловым.

— Что ж, теперь, граф, — проговорил Николай, его голос вновь обрел привычную властную твердость, — обратимся к вашим делам. Поведайте нам о них.

Мне пришлось кратко изложить все значимые события, случившиеся со мной за это время. Даже в сжатом виде повествование заняло больше часа. Цесаревич и Бенкендорф слушали с неподдельным вниманием, лишь император время от времени останавливал меня резким жестом, требуя уточнить ту или иную деталь.

— Вопросы с Главным военным судом, — отчеканил Николай, когда я закончил, — оставьте Александру Христофоровичу. Он уладит все неприятности. — Он кивнул в сторону Бенкендорфа, который ответил почтительным наклоном головы. — Да, у графа накопилось к вам много вопросов, связанных с его службой. Прошу отнестись к ним с полнейшей серьёзностью. — Император сделал паузу, его взгляд стал пристальным, испытующим. — А теперь, граф, проясните нам один весьма неприятный инцидент. Что за… безобразие вы учинили с двумя пленными англичанами из отряда Султана? Английский посол являлся ко мне с требованием официальных извинений и компенсации за причиненный им материальный ущерб и… моральный вред.

— Какие безобразия, Ваше Величество? — искренне изумился я, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Последнему идиоту должно быть ясно, чем они занимались в лагере Султана! Один — вне всякого сомнения, военный советник. Другой — шпион, куда более опасный. Я вежливо предложил им дать письменные показания. В ответ они… — я сдержанно выдохнул, — позволили себе крайне дерзкий и нецензурный отказ. Прямо в лицо. Оскорбление, ничем не спровоцированное.

В кабинете повисла тягостная тишина. Цесаревич смущенно отвёл взгляд, давясь смешком. Бенкендорф сохранял каменное выражение лица, но в уголках его губ читалось что-то вроде понимания.