Шайтан-звезда (Часть 2)

– Да, ты прав, о дядюшка, - подтвердила Джейран.
– Ведь только ночью я и могу побеседовать с ними. Ступайте все спать, завтра на рассвете мы выступаем. Присмотри за ними, о Хашим.

Мальчики отошли, но Хашим остался.

– Разве ты хочешь покинуть нас, о звезда?
– жалобно спросил он.
– И вернуться к своим подругам?

– Нет, я уже не могу вас покинуть, - отвечала девушка.
– Вы принадлежите мне, а я - вам. Может быть, потом, когда мальчики повзрослеют, и мы купим им хороших жен, и они больше не захотят странствовать в поисках сражений и добычи...

Но при этом она все смотрела в темногу - и Хайсагур был убежден, что она его все-таки видит.

Этот взгляд обеспокоил и Хашима.

– Там кто-то есть, о звезда?
– озадаченно спросил он.

– Там - всего лишь воспоминание, о дядюшка, - сказала она. Воспоминание о том, как я...

Она замолчала.

– Ты одинока среди нас, о звезда, - качая головой, произнес Хашим. Но у нас нет никого, кроме тебя! Я уже стар, и я изучил науку притворства, но если ты покинешь мальчиков в этом мире, где расплодились поклонники Аллаха, - они погибнут!

– Я же сказала, что не покину вас!
– выкрикнула Джейран.
– О Хашим, разве у тебя нет ума и разве седина заодно с безумием? Я не покину вас, клянусь собаками!

Она сделала несколько шагов к Хайсагуру - и он увидел, что в глазах девушки созрели слезы.

Тогда он посторонился, пропуская ее в темное помещение, - и она пробежала туда, и бросилась на суфу, обронив по дороге плащ-аба, и спрятала лицо в ладонях.

Хайсагур прислонился к стене.

Странные дела творились с этим караваном...

Хашим стоял перед аркой, не решаясь войти и разводя руками, как если бы признавал свою вину и просил прощения.

Аль-Яхмум, о котором все на мгновение забыли, ударил копытом в последний раз и повернулся к арке задом, как будто говоря - безумствуйте и беснуйтесь, сколько вам угодно, а я остался при своем мнении!

Джейран понемногу успокаивалась.

Хашим вздыхал, сидя на корточках.

Хайсагур, опустив голову, думал о своем.

Наконец девушка поднялась с возвышения и прошла мимо гуля, задев его краем одежды. На долю мгновения она задержалась рядом с Хайсагуром, коротко вздохнула и, опустив глаза, вышла во двор. Хашим, с трудом распрямляясь, поспешил к ней.

И они ушли втроем - в середине Джейран, справа от нее - аль-Яхмум, которому она положила руку на холку, а слева - суетливый смешной старичок, искренне желающий помочь своей звезде и не понимающий природы ее боли.

Теперь Хайсагур мог покинуть караван-сарай, чтобы осмыслить сведения, позаимствованные у Барзаха. И он сделал это, и вернулся к месту, где оставил свой хурджин, и для удобства размышления лег на спину, но изощренный разум как будто устал, как устает уличный фокусник и акробат от своих изгибов, прыжков и хождения на руках.

Хайсагур вспомнил почему-то суфийского шейха из Эдессы, что, сидя у гробницы, ожидал человека, которому была бы нужна притча о старой и новой воде, о добровольном и вынужденном одиночестве. Он даже не спросил имени того шейха - а у того, возможно, были и другие предания, все о том же, и он, сумевший растревожить душу, сумел бы и направить ее по разумному пути...

Гуль затосковал.

Он вдруг понял, почему шейх не смог бы сейчас помочь ему.

Его мудрость давала утешение для разума, а это искусство Хайсагур освоил и сам, он баловал свой разум, предоставляя ему лакомства и развлечения. Одиночество же было болезнью души - в той мере, в какой всемогущий Аллах дал душу горным гулям...

И если бы Хайсагур вздумал сейчас перечислить людей или гулей, общества которых он искал не ради знаний или обычной своей любознательности, которая находила пищу во всем на свете, а ради тех приятных ощущений, которые дает близость любимых, то оказалось бы, что незачем брать бумагу и калам - в списке нет ни одного имени...

* * *

Маленький караван, в котором было всего семеро верблюдов и пятеро наездников в белоснежных джуббах, пересекал пустыню. Горбы поджарых белых верблюдов не кренились, брюхо у каждого было еще округлым и колыхалось на ходу - караван вышел в путь совсем недавно.

Вел его высокий человек с темным, почти черным лицом, и дорога не доставляла ему радости - он не напевал, не читал вполголоса прекрасных стихов и даже не смотрел по сторонам. Голова этого удрученного бедствиями льва пустыни клонилась на грудь так, что поневоле делалось боязно за его тюрбан, и широкие плечи поникли, и даже руки, из которых едва не выскальзывал повод, обвязанный вокруг головы верблюдицы и соединенный с вдетым в ее нос кольцом, выражали скорбь и тоску.

Джудар ибн Маджид и Хабрур ибн Оман придумали, чем может заняться аль-Мунзир за пределами Хиры, и это были поиски ребенка Абризы и беглого царевича Мервана - того ребенка, которого аль-Асвад поклялся возвести на трон. И они были готовы в тот час, когда Ади спросит о Джабире, объяснить его неожиданный отъезд внезапно прояснившимися обстоятельствами, не позволяющими медлить, и передать письмо, которое сочинили все втроем, изобилующее стихами и сравнениями, но вовсе не указывающее направления пути.

Аль-Мунзир перебирал в памяти все, что было между ним и Абризой, вплоть до той ночи, когда она внезапно призналась ему в любви. И выходило, что ему не в чем упрекнуть себя. Он не давал ей повода для мыслей о близости - так простодушно определил свое поведение аль-Мунзир. Но мысли возникли, и он, пытаясь разобраться в этом деле, то нашаривал истину, а то она от него ускользала.

И ему не стало бы легче, если бы он знал, что и Абриза размышляет о том же, мучительно и тщетно пытаясь найти границу между своим коварным замыслом и чувствами, которые на самом деле овладели ее душой.

– О господин!
– обратился к аль-Мунзиру аль-Куз-аль-Асвани, один из тех четверых невольников, что он взял с собой в дорогу, огромный чернокожий зиндж, на полголовы повыше самого Джабира, получивший прозвище за то, что его губастый рот был вечно полуоткрыт, наподобие горлышка асуанского кувшина.
– Обернуться, о господин! Клянусь Аллах, нас догоняй! Клянусь соль, пепел, аль-Лат!

– Будь проклят тот мерзавец, что учит тебя всяким глупостям!
– отвечал аль-Мунзир.
– Скажи "клянусь солью, пеплом, огнем и Аллахом! ", раз уж тебе непременно нужно приукрасить свою речь. Никакой аль-Лат на свете нет, о несчастный, раньше люди считали, будто ими правят богини аль-Лат и аль-Узза, а потом поняли, что ими правит Аллах!

– Аль-Лат правит Аллах...
– неуверенно произнес зиндж.
– Обернуться, о господин!

Джабир ехал на самой высокой из верблюдиц. Он обернулся, прикрыв глаза от солнца, и увидел вдали облако пыли.

– Это не дорожные грабители...
– подумав, сказал он.
– Те бы напали из засады. Однако лучше остеречься. Эй, молодцы, изготовьтесь к стрельбе из луков.

Он потянул повод, заставил верблюдицу остановиться и развернул ее боком так, как ему самому было удобнее натягивать лук.