Шеф с системой в новом мире

[Новая возможность: [Предварительный расчет]. Теперь при создании рецепта вы можете заранее видеть примерную силу и длительность эффектов до начала готовки, что позволяет точнее подбирать дозировку ингредиентов.]

[Вы получили 1 очко улучшения.]

[Всего доступно очков для распределения: 1]

Я тяжело выдохнул, чувствуя, как по телу прокатывается волна тепла — не от еды, а от осознания новой силы. Третий уровень я взял, помогая десятерым поварятам. Теперь я поднял четвертый, повлияв на десятерых стражников. Моя гипотеза о том, что массовое воздействие — ключ к быстрой прокачке, подтвердилась с ошеломительной точностью.

Предварительный расчет! Это меняло все. Больше никакой интуиции и готовки вслепую. Теперь я мог работать как настоящий фармацевт, как инженер, точно рассчитывая дозу и предсказывая результат.

Я посмотрел в сторону канцелярии управляющего. Коленки все еще немного дрожали, но это был уже не страх жертвы, идущей на заклание. Это был азарт игрока, который идет ва-банк, зная, что у него на руках все козыри.

Глава 13

Я уронил охапку сломанных древков на землю. Глухой стук прозвучал в наступившей тишине как удар судейского молотка. Приговор вынесен, и теперь мне предстояло узнать, каков он.

Медлить не стал. как говорится перед смертью не надышишься. Любое промедление будет расценено как неповиновение или трусость. Расправив плечи, насколько позволяла изможденная спина, я ровным, размеренным шагом пошел через двор к невысокому каменному зданию с черепичной крышей. В канцелярию.

Это мой путь на эшафот или к трону. Третьего не дано.

Каждый шаг отдавался гулким эхом в моей голове. Внутри бушевал шторм, смесь страха и пьянящего азарта. Страх шептал, что я — самозванец, жалкий поваренок, заигравшийся в опасные игры, и сейчас меня разоблачат и уничтожат. Азарт, подстегиваемый недавним повышением уровня и ясностью ума от съеденных корней, отвечал ему, что я — единственный, кто держит в руках все козыри, и это мой шанс сорвать банк.

Мозг лихорадочно работал, прорабатывая детали плана. Мне нужна непробиваемая легенда. С Прохором сработал примитивный рассказ, но Степан Игнатьевич — не Прохор. Он знает, что я сын Александра Веверина, и что наш род в опале. Любая ложь о моем происхождении будет немедленно раскрыта. Значит, нужно говорить правду, но преукрашенную местами.

Источник моих знаний должен быть вплетен в мою настоящую, трагическую историю. Я вспомнил обрывки чужих воспоминаний, которые стали моими. Тепло материнских рук, пахнущих ромашкой. Печальная, но любящая улыбка… Вот она зацепка.

Легенда родилась мгновенно и основана она будет на моей матери. До того, как моя и родителей жизнь рухнула, она занималась лечением нашей семьи и слуг.

У нас не было денег на настоящих лекарей. Мама Алексея использовала старые знания, что передавались в роду Вевериных из поколения в поколение. Я был ребенком, и все время был рядом. Помогал ей собирать травы, сушить их, растирать в ступке, запоминал, что она говорила.

При этом важно подчеркнуть, что я присутствовал не как ученик, а как сын, который невольно впитывает то, что видит каждый день. Это были единственные полезные знания, что остались у меня после того, как я потерял все. Это будет правдоподобная история, которую невозможно проверить

Я подошел к дверям канцелярии. Здесь кончался мир грязи, пота и страха и начинался мир порядка и власти. Сама дверь была сделана из гладко оструганного дуба, с тяжелой, железной ручкой. Вдохнул, приводя нервы в порядок и решительно постучал.

Дверь почти сразу же бесшумно отворилась. На пороге стоял молодой человек, ненамного старше меня, одетый в чистую, добротную рубаху. Его лицо было худым и бледным от постоянного сидения в помещении, а на пальцах темнели чернильные пятна. Парень явно служил писарем.

Его безразличные глаза просто окинули меня с ног до головы, словно оценивая грязный предмет, который принесли с улицы, и он молча посторонился, пропуская меня внутрь.

Воздух здесь был другим. Он пах не прогорклым жиром и дымом, а сухой пылью, старой бумагой и чем-то терпким, мне незнакомым. Стояла оглушительная тишина, нарушаемая лишь скрипом пера из соседней комнаты. Он провел меня в небольшую приемную, где не было ничего, кроме грубой деревянной лавки у стены.

— Жди здесь, — бросил писарь и скрылся за другой дверью, плотно притворив ее за собой.

Во время ожидания напряжение достигло своего пика. Минуты тянулись, как часы. Я сидел абсолютно неподвижно, сложив руки на коленях, и смотрел в одну точку на стене, чтобы не отвлекаться от репетиции легенды.

Снова и снова прокручивал ее в голове, вживаясь в роль. Готовил ответы на каверзные вопросы, которые мог задать управляющий. В этом безмолвии и чистоте, так не похожей на мой привычный мир, я чувствовал себя еще более уязвимым, чем под занесенной для удара рукой Прохора. Там была понятная угроза, а здесь неизвестность, которая была еще хуже.

Дверь отворилась так бесшумно, что я вздрогнул, упустив момент, когда писарь выглянул из-за нее. Его лицо было таким же бесстрастным, как и раньше.

— Управляющий ждет тебя, — сказал он и снова посторонился.

Я заставил себя подняться. Ноги, казалось, налились свинцом. Сделав глубокий вдох, шагнул за порог, в кабинет Степана Игнатьевича.

Первое, что меня поразило в кабинете — это обилие света и порядок. После вечного полумрака кухни и грязной тесноты казармы, эта комната казалась почти нереальной.

Большое, застекленное окно — немыслимая роскошь по местным меркам — заливало помещение ровным светом. Вместо утоптанной земли под ногами лежали ровные каменные плиты. Воздух был прохладным и пах так, как пах мой кабинет из прошлой жизни, — бумагой, чернилами. Дополнял все едва уловимый запах свечи, что горела на столе в дорогом медном подсвечнике.

Вдоль стен стояли высокие деревянные стеллажи, забитые туго скрученными свитками и толстыми фолиантами в кожаных переплетах. На одном из столов были аккуратно разложены карты местности, прижатые по углам гладкими речными камнями. На другом, рабочем, столе царил идеальный порядок: стопки бумаг, каждая скреплена лентой, несколько заточенных перьев в глиняном стаканчике, чернильница и счеты.

Сразу было видно, что это мозг крепости, и я чувствовал себя чужеродным микробом, попавшим в отлаженный механизм.

Сам Степан Игнатьевич стоял у окна, спиной ко мне, и смотрел на двор. Он не обернулся сразу, давая мне время осмотреться и еще глубже прочувствовать свою ничтожность.

Мужчина был одет просто, но в одежду из качественного, темно-синего сукна, которая сидела на нем идеально. Никаких украшений, никакого оружия. Его власть была не в этом.

— Подойди, мальчик, — сказал он, не оборачиваясь. Его голос прозвучал спокойно, ровно, лишенный каких-либо эмоций. Это был голос человека, который привык, что ему подчиняются без малейших возражений.