Шеф с системой в новом мире

Я сделал несколько шагов и остановился посреди комнаты, чувствуя себя неуместно грязным и оборванным в этой чистоте.

Наконец, он медленно повернулся. Его лицо худое, аскетичное, с высоким лбом было спокойно. Проницательные, серые, как зимнее небо, глаза осмотрели меня с головы до ног.

Степан Игнатьевич смотрел не на мои лохмотья. Он смотрел прямо в душу, и у меня возникло неприятное ощущение, что он видит меня насквозь — все мои страхи, мои планы, мою ложь.

— Присядь, — он указал подбородком на простую табуретку напротив своего стола.

Я сел, стараясь, чтобы мои движения не выглядели суетливыми. Он тоже сел в свое кресло, но не стал отгораживаться столом. Только отодвинул его немного в сторону, убирая барьер между нами, и сложил тонкие, длинные пальцы в замок.

Интеллектуальная дуэль началась.

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне о себе, — начал он все тем же ровным голосом. — Не то, что записано в крепостных книгах. Это я уже читал. Я хочу услышать, откуда у тебя, последнего отпрыска рода Вевериных, сосланного на кухню такие… таланты.

Я мысленно поблагодарил себя за подготовку. Он с самого начала показал, что знает мою историю, и моя новая легенда идеально ложилась на его вопрос.

— Вы правы, господин управляющий, я — Алексей Веверин, — начал я, глядя не ему в глаза, а чуть в сторону, как и подобает человеку, говорящему о тяжелом прошлом. — До того, как наш род пал, моя матушка занималась нашим здоровьем. У нас не было средств на лекарей, и она пользовалась знаниями, что хранились в нашей семье. Она умела разбираться в травах и кореньях.

Я сделал паузу, позволяя ему осознать информацию.

— Я был тогда совсем мальчишкой и не был ее учеником. Просто был сыном, который всегда крутился рядом. Помогал ей собирать цветы ромашки для успокаивающих отваров, искал подорожник для ран. Слушал, как она рассказывала, какая трава успокаивает дрожь в руках, какой корень проясняет зрение, какое сочетание продуктов дает силу… Эти знания единственное, что у меня сохранилось, когда я остался один… и единственное, что могло хоть как-то помочь выжить.

Я замолчал. Легенда не противоречила фактам, а лишь добавляла к ним одну деталь, окрашенную трагедией, что делало ее еще более убедительной.

Степан Игнатьевич долго молчал, его пальцы неподвижно лежали на столе. Мужчина просто смотрел на меня, и в его глазах не было ни сочувствия, ни недоверия. Он беспристрастно анализировал.

— Интересная история, — сказал он наконец. — Она могла бы даже объяснить некоторые… аномалии, что происходят в крепости в последнее время.

Он чуть подался вперед, и его голос стал тише, доверительнее.

— Видишь ли, мальчик, моя работа — следить за порядком, а порядок — это предсказуемость. Когда происходит что-то непредсказуемое, я должен найти причину и разобраться с ней. Пару дней назад смена Игната, самая уставшая в гарнизоне, после твоей каши отработала ночь так, словно только что после отдыха. Сегодня отряд Гаврила, худшие лучники в крепости, после твоей похлебки показали меткость, какой я не видел и у ветеранов. Оба раза — необычная еда. Оба раза — ее готовил ты. Ты ведь не станешь утверждать, что это простое совпадение?

Он не обвинял, а раскладывал передо мной факты, как на шахматной доске, и предлагал сделать ход.

— Я не знаю, совпадение ли это, господин управляющий, — ответил я так же спокойно, как и он. Моя легенда давала мне опору. — Я не колдун. Просто повар. Когда вижу уставших людей, вспоминаю, как моя матушка говорила, что человеку для долгой работы нужна сытная каша из правильных кореньев, чтобы силы не кончались. Я сварил им такую кашу. Когда вижу людей, у которых дрожат руки и мутнеет взгляд, вспоминаю, как она варила похлебку из озерной рыбы и особых трав, говоря, что это делает руку твердой, а глаз — острым. Я сварил им такую похлебку. Просто, чтобы помочь, понимаете?

— Значит, твоя матушка была настоящей чудотворицей, если ее простые рецепты превращают отбросы в элиту за одну ночь, — в голосе управляющего впервые проскользнула нотка едкой иронии. — Ты должен признать, что это звучит как волшебство.

Это был прямой удар. Он пытался загнать меня в угол, заставить признать сверхъестественную природу моих способностей, но я был готов.

— Я не знаю таких слов, как «волшебство», господин, — я позволил себе поднять на него глаза. — Я знаю слова «горячо» и «холодно», «горько» и «сладко», «сытно» и «пусто». Моя матушка говорила, что любая еда — это лекарство или яд, все зависит от того, как ее приготовить и для кого. Я вижу проблему — и пытаюсь решить ее тем, что у меня есть, а результаты… результаты вы видели сами. Разве важно, как это называется, если воины крепости становятся сильнее?

Мой ответ повис в тишине кабинета. Это была дерзость облеченная в форму смиренной логики. Я не защищался, а апеллировал к его прагматизму. Перекладывал бремя оценки с моих методов на пользу для дела.

Степан Игнатьевич откинулся на спинку кресла. На его тонких губах промелькнула тень улыбки. Кажется, он оценил мой ход и получил ответ, который хотел.

Не правду. Он получил подтверждение, что я — не случайность, а контролируемый, пусть и непонятный, ресурс и что этим ресурсом можно управлять.

— Ты очень необычный мальчик, — сказал он медленно и даже с некоторым восхищением. — Очень. Ты прав. Результат — это единственное, что имеет значение.

Короткая, почти незаметная улыбка управляющего погасла так же быстро, как и появилась. Он снова стал серьезен, но атмосфера в комнате изменилась. Допрос окончился. Начинался деловой разговор.

— Хорошо, знаток трав, — его голос стал еще тише, словно он боялся, что стены могут подслушать. — Оставим стражников. Их бодрость — приятный, но второстепенный бонус. Поговорим о вещах более важных. Ты знаешь, что княжич Ярослав болен?

Вопрос снова повис надо мной как лезвие гильотины. Это был переход через Рубикон. До этого момента я мог притворяться, что мои действия — лишь инициатива рачительного раба. Теперь речь шла о наследнике рода Соколов, и любая ошибка, любое неверное слово могло стоить мне не просто здоровья, а жизни.

Я опустил голову, изображая страх и сомнение, которые, впрочем, мне не нужно было даже изображать — они сжимали мое сердце. Теперь нужно контролировать каждое слово.

— Господин управляющий, я всего лишь поваренок, — проговорил, тщательно подбирая слова. — Я не смею говорить о делах благородных господ…