Школа остроумия, или Как научиться шутить

строго запрещалось, например, сыну в присутствии отца или

подчиненному при начальнике.

В классическом и строгом мире античности все смешное

воспринималось как низкая, недостойная, но совершенно

необходимая часть жизни.

Аристотель писал: "Смешное — это некоторая ошибка и

безобразие, никому не причиняющая страдания и ни для кого не

пагубная".

Тем не менее, полагалось, что смех был даже полезен,

поскольку врачевал человеческие недостатки, вызывая чувство

стыда. Но был и другой, высокий смех, которым смеялись боги

на Олимпе. Этого смеха древние боялись, ведь он был

абсурдным, т.е. ни на что не направленным, обращенным в

пустоту. Некоторые философы считали, что этот грозный смех

способен творить и разрушать миры, Во время Элевсинских

таинств, скрытых от глаз посторонних, именно такой смех

символизировал высшую стадию единения с божеством. О том,

что смеху придавали священное значение, говорит и символика

древних карт таро. Как известно, главная карта носит название

"шут" (пагад) — отсюда и современный "джокер".

Свое строго определенное место смех утратил в эпоху

наступления цивилизации, когда померкла вера в богов, в законы,

в весь привычный порядок жизни. Над всем этим стали

издеваться — сначала исподтишка, потом во весь голос.

Философы-скептики, в том числе знаменитый Пиррон, открыто

смеялись над богами, над людьми и сами над собой. Более

осторожные скрывали издевку за притворным уважением,

которое теряло смысл и обращалось в свою противоположность.

Так возникла ирония, что по-гречески означает "притворство".

Ирония и самоирония — высший этап развития смеховой

культуры, на котором смех звучит на предельной ноте, обещая

или полное безумие, или исцеление от него путем катарсиса. Это

затасканное слово означает, собственно, "очищение" души,

которое может произойти и от горя (о чем сегодня еще помнят), и

от смеха (о чем чаще всего забывают).

Иронический, срывавшийся в истерику смех нередко звучал

в Римской империи времен упадка. А рядом широ-

ко раскатывался такой же истерический "низкий" смех

толпы. Ей было уже все равно, над чем смеяться — над самой

грязной порнографией, над смертью гладиаторов, над

собственной гибелью. Этим вдоволь попользовались тогдашние

"политтехнологи", веселя электорат в своих корыстных целях.

Лозунг "хлеба и зрелищ" всегда означал "хлеба и смеха".

"Смеховая культура"

средневековья

Потом все рухнуло. На обломках задохнувшейся от смеха

античности воцарилось средневековье с его строгой иерархией

ценностей. В ту пору смеяться над Богом ли или над царем было

в буквальном смысле смертельно опасно. Бродячим скоморохам

кое-как дозволялось высмеивать человеческие пороки с

неизменным "торжеством добродетели" в конце.

В изображении средневековых богословов смех неизменно

был "демоническим", а улыбка — "бесовской". Смеющееся

язычество было отвергнуто и признано грехом вместе со всеми

земными, плотскими наслаждениями, которые так часто

сопровождались смехом. Смех и веселье были тесно связаны с

плодородием, с совокуплением — даже вид смеющегося рта,

открытого, брызжущего слюной, напоминал некоторым

ревнителям морали "срамной" орган. Поэтому смех предлагалось

отвергнуть как уступку дьяволу. Символом подлинной

духовности стало страдание, доходящее до своеобразного

мазохистского восторга. Духовная литература полна описаний

святых, которые смеялись, когда их поджаривали на огне или

скармливали львам. Эта "радость-страдание", как ее назвал Блок, воспевалась и в других случаях: например, отвергнутая любовь

ценилась выше принятой, поскольку позволяла вдоволь

помучиться.

Однако постоянное запугивание земными и небесными

муками не могло не вызвать у народа обостренную,

истерическую смеховую реакцию. Не было времени, когда

смеялись так же часто и массово, как в "мрачном" средневековье.

Михаил Бахтин, который ввел само понятие "смеховая

культура", писал, что "особенно остро ощущал средневековый

человек в смехе именно победу над страхом перед смертью,

перед адом, перед всем освященным и запретным". По нескольку

раз в год проводились "дни дураков" с переодеваниями и

непристойными танцами. Целые улицы в городах занимали

скоморохи, акробаты, дрессировщики зверей, кукольники.

Появились корпорации шутов, которым позволялось насмехаться

над всеми жителями города. В этом был и практический смысл —

часто никто, кроме шутов, не мог вывести на чистую воду

нечестного торговца или взяточника-судью. Однако борцы за

чистоту веры возмутились разгулом "смеховой культуры", и

вскоре по всей Европе запылали костры инквизиции. Шуты и

акробаты разбежались кто куда, спасая свою жизнь.

Все это означало одно: средневековая цивилизация клонится

к упадку. Тут и пригодилась сатира, возникшая еще в античности

как "обличение нравов". Знаменитые римские сатирики —

Петроний, Апулей, Ювенал — были консерваторами и не столько

издевались, сколько оплакивали развал державы, бесчинства

"новых римлян", упадок морали (чувствуете что-то знакомое, не

правда ли?).

Средневековые авторы тоже наперебой крыли распутных

монахов, хищных баронов, неправедных королей. И не заметили,

как это переросло в критику, так сказать, социального строя.