Сильные не убивают. Книга 2

— Помогают — что делать? — спрашиваю я.

— Отставить! — рычит Тещин.

Рассказ женщины вдруг прерывается, и она, издав протяжный вопль ужаса, резко развернувшись, бросается бежать прочь.

— Морок навели, — бубнит Ганя, косясь на Тещина. — Кошмарят! Чтобы без стрельбы.

Женщина, на которую наведена паника, бежит к оврагу. От наших доносятся матюки: «Куда, дура?!» Другой снага бросается наперехват… и в это время из-за края оврага выхлестывают тонкие щупальца, похожие на спутанные веревки, разносится густой дух водорослей.

Стрекочет пулемет. Часть щупальцев летит лохмотьями, но несколько штук дотягиваются до бегущей, обвивают за руку, за ногу — тащат в овраг.

Я ничего не могу сделать — далеко!! Но… другие? Опытные опричные маги?!

— Скопин! Бельский! Капустин!

Трое бойцов бросаются на выручку женщине, на ходу метая какие-то колдовские заряды: у одного, кажись, ледяные стрелы, у остальных непонятно. А, вот: у Капустина это призрачные лезвия, которые режут под корень еще несколько пучков щупальцев, но… те, которые уцелели, продолжают тащить снага в овраг и даже не слишком замедлились. Более того, наверх червями лезут новые, которые явно нацелились на троицу опричников.

И…

— Группе отход! — командует Никитюк. И косится отчего-то на нас, курсантов.

Бойцы отступают. Облако водорослевой вони наполняется криками боли — кричит та женщина — и жуткими звуками, причину которых понимать не хочется. Потом крик резко захлебывается. Я не вижу, что там случилось, но замечаю, что у многих бойцов лица побелели. Другие снага уже куда-то исчезли.

— Это ж живая болотина, — бормочет Тещин, — ее даже гранаты вон не взяли, у нее средоточия нет! Там только своих губить! Правильный приказ….

Еще через час получаем задачу выдвигаться вглубь — в город. Кажется неожиданным, что нас, курсантов, не оставляют тут, у периметра. С теми, кто суетится вокруг оврага. Но я уже ничему не удивляюсь.

Медленно двигаемся вперед. Уже без машин, конечно, — малыми группами. Наша девятка по-прежнему под командованием Тещина. Друг от друга не отстаем, а вот сами группы мало-помалу начинают растягиваться, теряться. Чем глубже засасывает застройка, тем больше.

Цель — зачистка улиц. Но Хтонь словно издевается: все неожиданно стало прилично, тихо, обыденно, словно просто идешь по утреннему кварталу, где все еще спят. Даже как-то слишком прилично: в снажьих кварталах должно быть хуже, уж я-то в курсе. А тут не то что ни крови, ни трупов — тут ни бычка, ни граффити. Только цветут цветочки в клумбах из шин, красуются пыльные лебеди (тоже из шин), да над самой роскошной клумбой распят на дереве плюшевый мишка. Но это не Хтонь. Это местные жители все творят.

Неожиданно из окна барака — со второго, верхнего этажа — снова доносится женский крик. Дергаемся, но Тещин осаживает. Начинает докладывать через «пса», что и как. Командует занять места там и тут: напротив входа, напротив окна, видеть друг друга… Ага, проходили на «Решете». Пацаны послушно встают на точки.

А крик раздается снова! Опять!

— Помогите! Помогите мне-е!!

Плюнув, не дожидаясь приказа, бросаюсь к открытой железной двери в подъезд.

— Усольцев, стоять на месте! — вопит в ухе. — Приказ!

Ага, щас. В жопу его засунь.

— Спаси-ите-е!! — девичий голос.

Вихрем взлетаю по деревянной лестнице, сзади — грохот. Видимо, парни бегут за мной.

— А-а! — в квартире налево.

Дергаю ручку фанерной двери — открыто! Вваливаюсь внутрь, в прихожую. Деревянный шкаф, зеркало. Мутное…

— Сюда-а! Х-хр… — и хрип.

Ногой пинаю дверь в нужную комнату — деревянная, окрашена белой краской. Хоп! Я там.

Хлопает дверь прихожей.

Дергаю стволом в стороны, верчусь, как дурак, — пустая комната! Тоже шкаф, диван, тяжелый комод, на нем стоит телевизор… да здесь спрятаться негде! Но кричали отсюда! Прямо сейчас кричали!.. Прыгаю к окну. Оно зарешечено, и еще есть ставни — и сейчас эти ставни летят мне навстречу, и окно захлопывается с треском прямо перед моим носом. Само! Мельком успеваю заметить ребят и Тещина… перед дверью? Они ее что, ломают?

— … Усольцев, — пробивается сквозь невесть откуда взявшиеся помехи голос Тещина, — вали оттуда! Покинуть дом, Усольцев!

Ставни второго окна тоже захлопываются — как и дверь в комнату. По дому прокатывается странный гул — непонятно, откуда звук. Стены в бумажных полосатых обоях идут рябью — точно я внутри фильма, и тоже помехи, яркость упала. И…

Я еле успеваю отпрыгнуть. Под потолком вместо «бабушкиной» рожковой люстры теперь копошится здоровенный, с горящими глазами паук, который почти цапнул меня за голову. Блин, пакость какая!..

Осечка! Он сейчас прыгнет, ска!..

Замораживаю время. Паучара — он уже ушел с линии огня и шлепнулся на ковер — в углу готовится к броску. Шевелит лапами не так резво, но все-таки слишком быстро и как-то невыразимо отвратно.

А я дергаю спуск.

Осечка! Клятая, чертова Хтонь, нах!

Время снова мчится вперед — не удержал!

— Я тут! — голосит паук женским голосом и точно на дыбы поднимается. Мерзко ходят хелицеры.

Спуск!

У Язовца была куча стволов и особенные патроны — неужели опричнина хуже? Грохот. Отдача.

Мерзкая тварь разлетается на куски, дом точно стонет в негодовании. Весь, целиком.

В глаза внезапно бросается — на полосатых обоях пришпилена «мгновенная» фотка: снажья бабушка в окружении прорвы внуков. Ай, не время!.. Куда бежать?..

— Уходи, Усольцев!

Выношу деревянную дверь плечом: коридор! Еще двери: туалет, ванная! Прямо: другая комната! Бегу туда, потому что со стороны двери в подъезд слышен гул, точно там смерч закручивается. И саму дверь трясет. А мысль сунуться в тесную ванную внушает страх сама по себе.

Поэтому — прямо!

Тут, кажется, спальня. Кровать ходит ходуном, словно под ней кто-то есть. Да это, пожалуй, и вправду так! Платяной шкаф — тоже, причем его дверцы точно всасываются, вминаются внутрь самого шкафа, идут трещинами, начинают ломаться… да ну нах.

На окне тоже ставни — и тоже захлопываются, но перед этим успеваю заметить, что решетки тут на окне нет. Поэтому прыгаю прямо в него — с разбегу, вышибая стекло, раму, ставни! Комбез и шлем защитят.

Бац! Бух! Звон осколков. Я лечу вниз, приземляясь в очередной палисадник. И тут… всюду жизнь. Особая жизнь, хтоническая.

Лебеди из покрышек расправляют крылья, анютины глазки и бархатцы, ставшие в одночасье хищной инопланетной флорой, скалят зубки и тянут свои хоботки к курсанту Усольцеву. Распятого мишки тут нет, но на стволе кронированного тополя — ну конечно! — раскрывается глаз, а к стволу приколочено сразу несколько мягких игрушек: какие-то котики, собачки, плюшевая обезьяна…

Вся эта братия вертит бошками, глядя — я это понимаю! — в упор на меня своими пластмассовыми глазами, и шевелится, начиная сползать с тополя. В телах торчат толстые гвозди — сотки! — но плюшевых порождений Хтони это совсем не смущает. Пузатая грязная обезьяна первой соскакивает на землю и начинает ко мне ковылять.