Сильные не убивают. Книга 2

А сама Соль исчезает.

То есть это для пацанов она исчезает: они, маги первого уровня, ведутся на эти иллюзии и теряют из вида снага, скользнувшую в тени. Я — нет. Я все вижу и понимаю. Сделать только ничего не могу, даже мизинцем пошевелить.

И поэтому, лежа на грязном бетоне, наблюдаю, как озверевшая снага — мой друг — калечит других друзей. И сослуживцев. И теперь уже шансов нету у них.

Маленькая четырехугольная квадратная комната становится… нет, не бойней. Ведь Ганя потребовал, чтобы Соль рассталась с катаной.

Комната становится рингом, где бьются без правил.

Фантомы встают перед каждым из пацанов, а Соль — я умею теперь воспринимать происходящее с ее скоростью — выныривая из тени, склоняется надо мной. Усмехается. Вырывает из руки чертов жезл.

И…

Перед Федькой встает Мясник — гора мяса, бицепсы торчат из-под майки, взгляд бешеного быка. Федька испуганно машет руками — если он дунет, в комнатке достанется всем. И поэтому не успевает.

— Эволюция сделала вас подлыми, — хрипло говорит Мясник в лицо Федьке.

Кулак Федора проходит насквозь, как через голограмму. А Соль, возникшая сзади, бьет его этим долгоруковским жезлом — резким тычком по шее над воротником, ниже шлема.

Федька падает. Соль каблуком дробит ему пальцы — почему-то без перчаток.

Славики бьются с фантомом самой Соль. Пространство тесное — парни не успевают понять, что это морок.

— Расчеты не в нашу пользу, — визжит фантом, размахивая, кстати, катаной, — верно? Плевать вы хотели на земское… и прочее быдло!

Вячеслав эффективно срабатывает «против мечника», и даже не пострадал бы… будь эта катана реальной. Но реальна другая Соль, которая скользит между Славиками, цепляет лодыжку, бьет в затылок. Мирослав осознал подвох, но не успевает ничего сделать и тоже падает. Соль использует его массу, чтобы удар был сильнее.

Горюнович закрутил вокруг себя вихрь какого-то мусора, бетонной крошки: опознавать фантомов, вычислить настоящую Соль. И движется к лестнице.

— Ваша магия — грязная сила слабых! — кричат ему хором две зеленокожих девчонки, сквозь призрачные тела которых летят камни.

А третья молча бьет жезлом снизу, сбоку под чашечку — сустав «гуляет», Горюнович впечатывается в стену, Соль свирепо добавляет еще.

Тургенев, вдавившись спиной в нишу между шкафов, в перекрест хлещет водяной плетью, рискуя зацепить и своих, а сам судорожно тащит фонарик, выкручивает на максимум и его лучом хлещет по воздуху тоже.

— Я не расист, — убедительно внушает ему призрачный Мясник, стоя в водяных брызгах и бликах, — но…

Соль обрушивается Тургеневу на плечи со шкафа, повисает, тянет… Фонарик летит на пол, Тургенев складывается сломанный. Соль откатывается.

— Вы, опричники — худшее в человеческой расе, — назидательно сообщает Мясник и рассеивается.

Сицкий тоже забился в угол, бестолково вертит башкой. В какой-то момент решается на рывок к лестнице. Проскакивает мимо двух Соль, не обращая внимания ни на них, ни на сетование:

— Взаимодействие с вами не принесет ничего, кроме проблем и потерь!

На третью Соль он тоже не обращает внимания, но она берет Ганю за ворот и впечатывает в стену башкой. Сицкий был, как всегда, без шлема: ему не повезло.

Буран швыряет ледяную стрелу. В кхазадку Клару, которая стоит перед ним и орет:

— У тебя нет собственной воли и собственной совести! Потому что ты — опричник! И меня ты готов прихлопнуть, как комара, ради сраного высшего блага!!

Надо отдать Морозову должное — он успевает влепить в фантом целых три ледяных стрелы. Правда, все они попадают в стену за Кларой, но Буран — упорный.

А потом Соль подпрыгивает, вцепляясь в трубу на потолке, на мгновение виснет, и Буран получает пяткой в ключицу. Перекособочивается — Соль мягко падает, виснет уже на нем, роняет… Буран тоже все.

Снага действует жестко, умело, зло. Она не просто выводит ребят из игры — причиняет боль. Калечит. Мстит.

Разворачивается к последнему, который у меня за спиной. К единственному, кого я не вижу. Фантомы маячат у нее за спиной. Парни — все, кроме Льва — лежат на полу.

Ненависть кипит в глазах снага. Стоя над скрюченным телом Морозова, она пинком бьет его в шлем. Еще раз. Еще. Голова дергается.

Соль смотрит не на Бурана, а на меня и на Долгорукова: как вам?

Она улыбается.

— Тварь, — говорит ей Лев.

И взрывается светом. Иначе это не описать.

Свечение изливается из его фигуры волнами, толчками затапливая подвал. Сияние окутывает тела — и лечит.

И обжигает. Обжигает врага.

— Я же говори-и-и-л! — верещит Лев, создавая новые и новые волны света. — Я же говорил, что всех вас смогу защитить! А вы не верили, дураки-и-и!

Фантомы исчезают мгновенно — как соль в кипятке. Снага с горящими на голове волосами вылетает наружу, прочь из подвала — с диким, звериным воем. Кажется, своей невеликой массой она сносит дверь.

Мне в грудь бьет колено Льва, и сам он тут же валится рядом, как мешок.

У него тоже инициация.

Эпилог Часть 1. Андрей. В комнате с белым потолком

Парни приходят в себя быстрее, чем мы со Львом. Мы в себя вообще не приходим. Валяемся, как два куля. Мир вокруг тонко-тонко звенит, все какое-то ненастоящее. И я остро чувствую… то, что раньше было словно за мешковиной, нащупывалось в грубых очертаниях, с усилием. А теперь течет прямо сквозь меня.

Ток времени. На его пути можно возводить плотины, а можно его убыстрять. Можно даже поворачивать вспять, как я выяснил. Отчетливо осознаю, что теперь я все это умею — это и еще очень многое! — и могу тренировать умения. Но сил нет.

А Долгоруков там что, интересно, в сиянии купается? Воин света хренов. Пацаны его с меня оттащили — уже хорошо.

Ганя опасливо идет на разведку — наверх. Возвращается невредим:

— Ну, там эти, эльф и кхазадка, шепнули теперь не дергаться, сидеть тут.

— Да мы, блин, и сидели, — постанывает Горюнович, потирая коленку. — И зачем тогда было нас тащить? Теперь снова сидим, только битые.

— Вот зачем, — говорит Тургенев, кивая на нас со Львом. — ДВЕ инициации второго порядка враз! К этому и были все мутки. Усольцев, это ты все подстроил?! Вот ты… химик. Кукловод, мое уважение.

Наверное, хорошо, что я не могу отвечать. Пусть думает, что хочет.

— Эх, ну почему, почему тупые снага так и не подожгли керосин? — продолжает бесноваться Тургенев. — Ведь тогда я бы инициировался вторым порядком, я!