Симпатия

Улисес никогда не видел ее такой красивой.

25

Пако сел в кресло-качалку рядом с изголовьем кровати, а Улисесу указал на другое, с регулирующейся спинкой.

— Эта фотография пятьдесят шестого года. Я приехал в мае, а брат в декабре, — Пако протянул Улисесу пожелтевший снимок: двое мужчин и женщина.

Он зайцем доплыл до Нью-Йорка и пересел на корабль до Ла-Гуайры — тогда многие его соотечественники отправлялись в этот порт в поисках лучшей жизни. Пако спрятался в остовах строительных кранов, занимавших большую часть трюма. Во время плавания он услышал, что краны везут на большую стройку в столице, Каракасе. В Ла-Гуайре он не стал сходить на берег. Забился между кабиной и противовесами и так и путешествовал, пока не оказался в районе нынешней станции Мариперес, у подножия Авилы. Там вылез и немедленно отправился разыскивать прораба. Прораб тоже был галисийцем, правда из Понтеведры. Пако попросился на любую работу: ему выдали тележку и поставили грузчиком.

— Тот кран стал моей каравеллой, а Марипе-рес — портом. С тех пор я отсюда ни на шаг.

Номер Пако в синем коридоре рядом с котельной состоял из двух комнат, объединенных в одну. Стены и тут были выкрашены в синий, но чуть более светлого оттенка. На противоположной от входа стене было три круглых окна, в которых по утрам виднелось зеленое пятно горы и бело-голубое пятно упиравшегося в небо Каракаса, что придавало номеру сходство с каютой. Как будто здесь, на нижнем этаже отеля «Гумбольдт», Пако нашел способ остаться зайцем на всю жизнь.

Оказавшись в естественной обстановке, он, словно рыбка, которую из пакета с водой выплеснули в аквариум, вновь обрел моложавость и подвижность. Здесь он быстрее передвигался, меньше горбился, а речь текла с невероятной ясностью, которую никто не мог бы заподозрить в древнем старике, пару часов назад сидевшем с потерянным видом на похоронах брата.

А дело, оказывается, было вот в чем: с 1956 года он никуда отсюда не уходил. Больше шестидесяти лет перемещался исключительно между отелем «Гумбольдт» и зданием Галисийского землячества на проспекте Мариперес. И выплывал из своего аквариума, только когда нужно было делать новый паспорт или подтверждать метрику.

— Да вот еще теперь на похороны Факундито выехал.

— А как же, если вы болеете?

— Я не болею. Но хватит обо мне. Дайте-ка я найду пакет, который для вас приготовил, — сказал Пако, вставая.

— Какой пакет? — не понял Улисес.

Пако шарил по книжным полкам, забитым журналами. Нашел папки с черными корешками, похожие на фотоальбомы, вытащил две или три и бросил на пол. Внутри оказались газетные вырезки — несколько штук разлетелись по полу при падении.

— Хотите, помогу? — спросил Улисес.

— Нет, я уже почти нашел.

И Пако засунул руку куда-то вглубь полки, как будто в стене за ней открывался тайник. Извлек деревянную шкатулку, уселся в кресло и протянул ее Улисесу:

— Вот, держите.

На крышке прямоугольной коробочки было написано «Коиба».

— Сигары? Это мне в наследство от Сеговии? Но я не курю, — удивился Улисес.

Старик рассмеялся:

— Да вы откройте.

В шкатулке лежал полиэтиленовый пакет. Улисес вытащил из него полоску неподатливой кожи, застывшую в форме прямоугольника, сантиметров десять на четыре. На одном конце болталась сломанная пряжка из тяжелого ржавого металла. Второй конец явно перерезали ножом — было заметно направление среза.

— Ну как вам? — поинтересовался Пако.

— Я не понимаю. Это ремень?

— Даю подсказку: не ремень, а ошейник.

— А, теперь понял.

— Да, — сказал Пако и начал сильнее раскачиваться в кресле, — но не обычный ошейник. Это ошейник Невадо.

Улисесу пришлось довольно долго соображать, о ком речь, но потом его осенило:

— Пса Боливара?

— Ага. — Пако все так же сильно раскачивался и улыбался.

Улисес уставился на широкую улыбку — так могло бы улыбаться дерево сейба, — то приближавшуюся, то отдалявшуюся в такт движениям кресла. Кресла, словно сделанного из костей самого дона Пако. Взглянул на круглые окна. «Мы в открытом море, — пришло ему в голову. — Это единственный способ водрузить корабль-дом на вершину горы».

Кресло раскачивалось и скрипело.

«Он меня гипнотизирует, — подумал Улисес. — Нужно что-то сказать. Скажи что-нибудь, веди себя естественно, и тогда сможешь вернуться».

— Так, значит, это не легенда? — выдавил он наконец.

Кресло остановилось.

— Конечно, не легенда. С другой стороны, смотря что мой брат вам поведал. Факундито был тот еще жук. Любил всякие тайны. На пустом месте их выдумывал. Фактов тоже не придерживался, как бы одним боком истории рассказывал.

— Охотно верю, но он мне мало что рассказал.

Пако улыбнулся:

— Такой уж он, Факундито. Кто его знает? Может, старался вас защитить.

— Защитить? От чего?

— Не знаю. В последний раз, когда мы с ним говорили, он сказал, дела в доме идут не очень.

— Так и сказал?

— Да.

— А что именно «не очень» — не пояснил?

— Нет. Но говорю же, он был жучара. Может, наплел небылиц.

— А зачем тогда он попросил вас передать мне ошейник?

— Попросить он не успел. Но я его знаю. Он вас очень уважал — это мне точно известно.

— Ну не думаете же вы, Пако, что это и вправду ошейник Невадо.

— Это вправду ошейник Невадо. Там даже пятно крови сохранилось.

Улисес покрутил ошейник и на изнанке, у среза, обнаружил темное пятно.

— Это может быть от чего угодно.

— Могло бы, но нет. Это кровь. Правда, неизвестно чья. То, что у вас в руках, — возможно, единственный образец крови Симона Боливара, Освободителя. — Пако снова начал яростно раскачиваться. Потом зевнул и закрыл глаза.

— В каком смысле — крови Освободителя, дон Пако?

Не открывая глаз, Пако проговорил:

— Долгая история. Я отдохну чуток.

Он мерно двигался, легонько толкая качалку ногами в шлепанцах, едва достававшими до пола. Огромными, как заметил Улисес, ногами с кривыми пальцами и длинными ногтями, будто сделанными из слоновой кости.

26

К концу недели, которая началась со смерти Сеговии, Улисес и Надин переехали в «Аргонавты». Купили матрас, комплект постельного белья, комплект полотенец и заняли комнату, в которую нужно было подниматься по отдельной лестнице с третьего этажа. В потолке был люк, ведущий прямиком на крышу.

— Наша мансарда, — сказал Улисес.

Там им никто не мешал, и не приходилось каждое утро тащиться через весь город. У сеньоры Кармен всегда был приготовлен обед и сварен кофе. У Улисеса стало больше свободного времени для помощи Хесусу и Мариеле. Ну а Надин устроила в саду собственное царство.

В пленительных книгах Элизабет фон Арним и прилежных переводах сеньоры Альтаграсии она отыскивала детали, постепенно выведшие ее на путь настоящего открытия: из пометок к тексту, которые представляли собой диалог с Элизабет, пересыпанный грамматическими и лексическими уточнениями, из слишком вольного перевода некоторых пассажей, из всех этих мелочей, рисующих нам неуловимую тень переводчика, Надин потихоньку вычленяла своего рода мемуары сеньоры Альтаграсии.