Скальпель для шейха

— Знаешь, я могу понять, если бы у нас были дети. Дети. Сукины дети! Но их нет. И если ты хочешь сделать трансплантацию, лучшего шанса быть не может. Здесь, здесь не будет ни-че-го!

Чувствуя, как слезы душат, а возмущение свинцует горло, я замолчала. Наверняка, он не хотел обидеть. Андрей порой, как ребенок. Скажет, не подумав, а потом сожалеет. Выпустив пар, он всегда затихал. У него все просто. Увидел и захотел. Лучшая жизнь для него. Шанс наладить отношения с Полиной.

— Прости, я резок.

— Что ты там планируешь делать? — спросила я, кусая губы, сжимая пальцы рук.

– Пойду учиться на фармацевта. Выучу язык. Но ты, ты! Сама лишаешь нас этого. Я устал слушать, как здесь хорошо. Что хорошего? Что? Твой отец? Байкал? Одни китайцы кругом. Услышь меня, наконец.

– Уехать в чужую страну?

– Весь мир у ног, представь. Я тебя во всем поддержу. Обещаю.

– И Полину? Жизнь втроем, как прежде?

Андрей тяжело вздохнул, махнул рукой, затем упал в кресло.

– Что ты от меня ждешь? Чтобы я солгал. Если бы она любила меня, как ты. Все бы отдал. Один шанс.

Я подняла на него понимающий взгляд, горько усмехнулась. Час назад я раздумывала, а не переспать ли мне с Марсом Блицкригом вновь, а муж (пока мой) уверен в моей любви. В конце концов, он пытался уговорить переехать не из жопы мира в Улан-Удэ. В наших отношениях Андрей всегда был лучше, намного честнее. Он пришел и сказал спустя три месяца брака, как не может жить без Полины. Не покривил душой, повинился передо мною. Бухнулся на колени и попросил прощения.

Я безнадежно покачала головой.

Правда в том, что я сама всего этого хотела. Живу так, как умею, и ни в чем себе не отказываю. Будь человеком, и все остальное потом отмолишь. Так мне всегда думалось.

Я посмотрела на мужа и, протянув руку, взяла его большую ладонь в свою. Почти физически я ощутила его отчаяние. Он сожалел о потере Полины. Она легко читала обречённость во взгляде. Такой шанс. А шансы ли это для них? Та уехала, даже не позвала на свадьбу. Насколько известно мне, Курумканские устраивали праздничный, званый ужин. Гостей пригласили немного, только члены семьи. С Андреем попрощаться она не захотела.

Он посмотрел на свою руку, затем вопросительно на меня.

– Я не люблю тебя, - призналась я тихо, глядя ему в глаза. – Прости меня за это.

Андрей закатил глаза, откинулся в кресло, закрылся, но руки не отнял.

– Ты хирург от бога, - шумно выдохнул он.

Я горестно хихикнула, не пряча навернувшиеся слезы.

– Знаешь, как говорит Курумканский, хирург – это тот, кто дает шанс. Помнишь того мальчика?

Андрей открыл глаза, кивнул, припоминая историю с пятнадцатилетним пацаном.

– В сердце имелся дефект. Межжелудочковая перегородка. Мне нужно было вскрыть ему грудную клетку, - я сглотнула, заметно волнуясь.
– Подключить к аппарату искусственного кровообращения. Родители его сильно переживали. Единственный поздний ребенок. Курумканский разрешил наблюдать им через стекло в дверях.

То, что я только что сказала, далось с трудом. Я никогда ни с кем не делилась этим. Всегда молчала. Моя бригада тоже держала язык за зубами. Подобные вещи не принято рассказывать коллегам за чашкой чая.

– Я вскрыла его, как по учебнику. Рассекла нижнюю полую вену и не заметила, как разрезала ткани под ней. Случайно задела сердце.

Я снова замолчала на несколько минут, закусывая нижнюю губу, глядя куда-то в стену. На секунду от переживания прикрыла глаза.

– Кровь заструилась по пальцам, так сильно. Так много. Очень много.

Теперь он будет понимать, откуда у меня это «особенное» отношение к крови. Андрей сел, выпрямился и внимательно посмотрел на меня.

– Я моментально взмокла. Схватила щипцы в надежде перехватить порез и пыталась сжать его, но из-за силы сердечных сокращений ткань все время рвалась. У него началась кровопотеря. Попросила вызвать Курумканского.

Я покачала головой, нелегко выдыхая.

– Знаешь, я тогда руками сжимала сердце. Все пыталась заставить биться. Слышала так отчетливо. Так ясно. За дверью голосила его мать. Когда пришел Курумканский, он с легкостью подключил его к аппарату искусственного кровообращения. Я закончила операцию. Устранила дефект. Зашила. Мы отключили от аппарата, но сердце…

Я посмотрела на Андрея глазами, полными печали.

– Его сердце так и не забилось.

Он понимающе сжал мои пальцы в ладонях, ничего не отвечая. Я сглотнула, продолжив:

– Не знала, у кого просить прощения. Бродила по больничному корпусу, смотрела на пациентов. Хотела уволиться. Курумканский нашел, - покачала головой и снова вздохнула. – Где-то в палате, жалел, пока я рыдала. А потом похлопал по плечу и сказал: Сделай выводы. Это единственное, что остается. И продолжай жить.

Я вздохнула:

– Сказал, эта цена, которую платят врачи. Я не бог, а человек. И делаю, что могу. И лучшее, что могу - никогда больше ничего подобного не совершать. Не делать ошибок, понимаешь? На следующий день я провела успешную операцию. Потом еще одну. И еще. Ошибок больше не было…

С болью посмотрела на мужа и прошептала:

– Но не в жизни… в жизни все не так. Столько ошибок.

– Ты не рассказывала.

Я, соглашаясь, покачала головой. Не рассказывала. Трудно такое вспоминать, тяжело признаваться, даже отцу. Я через силу улыбнулась ему, сжала в ответ пальцы:

– Я дам тебе шанс, Андрей. Один. У тебя будет шесть месяцев. Но потом, - мотнула головой, будто заключая договор сама с собою. – Мы вернемся домой. Или я одна. Я не хочу чувствовать вину за то, что сказала тебе «да». Не хочу быть виноватой перед Полиной. Я хочу развода. Давай будем считать это моим откупом.

38

Вера приступила к работе, и шесть месяцев понеслись со скоростью выпущенной стрелы, не встречающей преград. Мэдокс Мэдс, ее начальник, не щадил девушку. Давил по просьбе Полины, изводил нападками и нагружал работой на все время суток. И Вера гнулась. Гнулась, но не ломалась.

Она становилась тверже и не жалела себя. Работала. К моему удивлению, она не искала встреч. Ни единой попытки приблизиться, даже намека. Я надеялся, что притяжение и любопытство возьмут свое, и она придет ко мне.