Сказки для маленьких. Часть 1 - от "А" до "Н"

– И удалось это кому-нибудь из них?
– полюбопытствовал я.

– Этого никто не знает, - пожал плечами Юксаре.

Мы встали на якорь у скалистого берега. Даже сегодня мурашки пробегают у меня по спине, когда я шепчу про себя: "Мы встали на якорь у скалистого берега... Впервые в жизни видел я рыжие скалы и прозрачных медуз; это удивительно маленькие, похожие на прозрачные зонтики существа, способные дышать и двигаться".

Мы вышли на берег - собирать ракушки. Хоть Фредриксон и уверял, он, мол, хочет обследовать место стоянки судна, что-то подсказывало мне: и он втайне заинтересовался ракушками. Прибрежные скалы перемежались с песчаными бережками, и камешки здесь лежали совершенно гладкие и круглые, как мячик, или вытянутые, как яйца.

Вода была такой чистой и прозрачной, что под ее зеленоватой толщей просматривалось волнистое песчаное дно. Скалы нагрелись от солнца. Ветер улегся, и на горизонте не было ничего, кроме светлой водной глади.

Огромный мир казался мне в ту пору беспредельным, а все маленькое куда более приятным, чем сейчас. Все маленькое было моим, не знаю, понятно ли вам, что я имею в виду... И как раз в эту минуту мне в голову пришла новая важная мысль.

Любовь муми-троллей к морю, должно быть, врожденная, и я с удовлетворением вижу, как она пробуждается и в моем сыне.

Но, дорогой читатель, согласитесь, что суша вызывает у нас еще более сильное восхищение.

Когда плывешь по морю, горизонт представляется бесконечным и непоколебимым. Нормальные же мумитролли больше всего любят переменчивое и причудливое, неожиданное и своеобразное: берег, который и земля и вода, солнечный заход, который и мрак и свет, и весну, которая и холод и тепло.

Но вот снова наступили сумерки. Они опустились совсем бесшумно, сгущались медленно и осторожно, чтобы у дня хватило времени устроиться на ночлег. Розоватый западный край неба с разбросанными по нему маленькими тучками был похож на взбитые сливки, и все это отражалось в воде. Море было блестящим, как зеркало, и не таило в себе никакой опасности.

– Видел ты когда-нибудь тучу близко?
– спросил я Фредриксона.

– Да, - ответил он.
– В книге.

– Мне кажется, она похожа на небесный мох, - заметил Юксаре.

Мы сидели на склоне горы. Приятно пахло водорослями и чем-то еще, должно быть, морем. Я чувствовал себя таким счастливым и даже не боялся, что это чувство исчезнет.

– Ты счастлив?
– спросил я у Фредриксона.

– Здесь хорошо, - смущенно пробормотал Фредриксон (и я понял, что он тоже счастлив).

И тут мы увидели целую флотилию маленьких лодок. Легкие, как бабочки, они скользили по своему собственному отражению в воде. В лодках, тесно прижавшись друг к другу, молча сидели какие-то серовато-белые существа. Их было очень много, и они неотрывно глядели в море.

– Хатифнатты, - произнес Фредриксон.
– Плывут с помощью электричества.

– Хатифнатты, - взволнованно прошептал я.
– Те, что только и знают плыть да плыть и никогда никуда не приплывают...

– Они заряжаются во время грозы, - объяснял Фредриксон.
– И тогда жгут, как крапива. И еще они ведут порочный образ жизни.

– Порочный образ жизни?
– очень заинтересовался я.
– Что это значит?

– Точно не знаю. Наверно, топчут чужие огороды и пьют пиво.

Мы долго глядели на хатифнаттов, уплывающих навстречу бесконечному горизонту. И у меня зародилось странное желание последовать за ними и тоже вести порочный образ жизни. Но вслух об этом я не сказал.

– Ну а завтра мы выйдем в открытое море?
– внезапно спросил Юксаре.

Фредриксон взглянул на "Морской оркестр".

– Это же речной пароход, - с задумчивым видом сказал он.
– Ходит на водяных колесах. Без парусов...

– Мы сыграем в орлянку, - сказал, поднявшись, Юксаре.
– Шнырек, давай сюда пуговицу!

Шнырек, собиравший ракушки в прибрежной воде, пулей выскочил на берег и начал высыпать содержимое своих карманов.

– Одной пуговицы хватит, дорогой племянник!

– Пожалуйста!
– обрадовался Шнырек.
– Какую лучше, с двумя или с четырьмя дырочками? Костяную, плюшевую, деревянную, стеклянную, металлическую или перламутровую? Однотонную, пеструю, в крапинку, полосатую или клетчатую? Круглую, овальную, вогнутую, выпуклую, восьмиугольную или...

– Можно обыкновенную брючную, - остановил его Юксаре.
– Ну, я бросаю.
– И он закричал: - Орел! Уплываем в море! Что случилось?

– Дырочка сверху, - объяснил Шнырек и прижался носом к пуговице, чтобы получше разглядеть ее в сумерках.

– Ну!
– сказал я.
– Как она лежит?

В этот миг Шнырек взмахнул усами, и пуговица скользнула в горную расселину.

– Ай! Извините!
– воскликнул Шнырек.
– Хотите другую?

– Нет, - сказал Юксаре.
– В "орел или решку" можно играть один раз. А теперь будь что будет, но я хочу спать.

Мы провели довольно мучительную ночь на борту парохода. Одеяло было неприятно клейким, словно измазанное патокой, дверные ручки - липкими; зубными щетками, домашними туфлями и вахтенным журналом Фредриксона пользоваться было нельзя!

– Племянник!
– с упреком сказал он.
– Это называется ты сегодня убирался?

– Извините!
– воскликнул Шнырек.
– Я вовсе не убирался!

– И в табаке полно мусора, - проворчал Юксаре, любивший курить в постели.

В общем, все было очень неприятно. Однако малопомалу мы успокоились и свернулись клубочками на менее клейких местах. Но всю ночь нам мешали странные звуки, которые, казалось, доносились из навигационной каюты.

Меня разбудил какой-то необычный и зловещий звон пароходного колокола.

– Вставайте! Вставайте и посмотрите!
– кричал за дверью Шнырек.
– Кругом вода! Как величественно и пустынно! А я забыл на берегу самую лучшую свою тряпочку, которой вытирают перья!

Мы выскочили на палубу. "Морской оркестр" как ни в чем не бывало плыл по морю, лопастные колеса вертелись спокойно и уверенно, и было в этом какое-то таинственное очарование.

Даже сегодня я не могу понять, как это Фредриксону с помощью двух шестеренок удалось придать пароходу такой плавный и быстрый ход. Однако любые предположения здесь все равно бесплодны. Если хатифнатт может передвигаться с помощью собственной наэлектризованности (которую некоторые называли тоской или беспокойством), то никого не должно удивлять, что кораблю достаточно двух шестеренок. Ну ладно, я оставляю эту тему и перехожу к Фредриксону, который, нахмурив лоб, разглядывал обрывок якорного каната.

– Как я зол, - бубнил он себе под нос.
– Просто страшно зол. Никогда так не злился. Его изгрызли!

Мы переглянулись.

– Ты ведь знаешь, какие у меня мелкие зубы, - сказал я.

– А я слишком ленив, чтобы перегрызть такой толстый канат, - заметил Юксаре.

– Я тоже не виноват!
– завопил Шнырек, хотя оправдываться ему было совсем не за чем.. Никто никогда не слышал, чтобы он говорил неправду, даже если речь шла о его пуговичной коллекции (что достойно удивления, ведь он был настоящим коллекционером). Видно, у этого зверька было слишком мало фантазии.