Скорость

— Ничего подобного, — возразила Лида. — Отвечать все равно будете.

— О, да ты тверда, как Алтунин! — улыбнулся Петр.

— Причем тут Алтунин?

— Так ведь он жить без придирок не может. Ему бы только и привлекать машинистов к ответственности.

Лида обидчиво нахмурилась.

— Не говори, Петя, глупостей. Пойдем лучше, я поджарю тебе яичницу.

Стало совсем светло, когда Петр позавтракал и собрался в дорогу Он уже подошел к жене, чтобы поцеловать ее, как вновь затрещал телефон. На этот раз звонил Роман Филиппович. Он сказал, что Евдокия Ниловна сегодня прийти не сможет, и что внука придется доставить к ней. Опуская трубку, Петр грустно вздохнул:

— Ох и надоели эти походы!

— Что же делать? — Лида посмотрела ему в глаза. — Тогда оставь нас сегодня у мамы.

— А как я?

— И ты с нами. Дом просторный. Оттуда и на работу ходить ближе.

— Брось, — вспыхнул Петр. — То плакали, квартиру просили.

— Да разве я просила?

— Ну, я просил. Теперь отказываться, что ли? Другому отдать? Нет уж, этого не будет. Давай Сережку, я сам понесу. И через мост переправлю сам. Только поскорей собирайся.

Утро было тихое и теплое. Дворники подметали улицы, громко шаркая жесткими метлами. Хорошо помытая листва на кустах блестела. Но все это почему-то не нравилось маленькому Сереже. Он бунтовал, невзирая ни на какие уговоры.

— Эко вы дитя мучаете, — проворчал проворный старичок, отставляя метлу к забору. — Ему бы спать надо!

— Знаем, что надо, — дерзко ответил Петр.

Старичок не унимался:

— Много вы, молодые, знаете, Хотя бы голову ребенку подняли повыше.

Лида молчала. Она только изредка протягивала к малышу руку и поправляла выпадавшую у него изо рта соску.

За мостом Петр передал сына Лиде, сказал с некоторой уступчивостью:

— Ладно, сегодня оставайся у своих. Сама не носи. Я, наверное, поздно приеду.

— Тогда приходи тоже к маме. Придешь?

— Посмотрю.

Он весело подмигнул сыну, поправил сбитую на затылок фуражку и торопливо зашагал по ступенькам моста. На самом верху обернулся, помахал рукой. Лида, не спеша, направилась через площадь к Семафорной.

Евдокия Ниловна встретила дочь и внука с радостью.

— Прибыли, путешественники! Ну и хорошо, что прибыли. Теперь и мне легче будет. — Она тронула себя за поясницу, пожаловалась: — Всю ночь ведь мучилась. Глаз не сомкнула. Только под утро отлегло немного.

— Врача бы вызвать надо, — сказала Лида.

— Зачем он, — отмахнулась Евдокия Ниловна, — От старости еще никого не вылечивали.

— Какая старость, мама? Зачем ты так говоришь?

— Ну хватит, хватит. Теперь все прошло. Теперь мы с Сереженькой смеяться будем.

— А мы и на ночь тут останемся, — сообщила Лида. — От папки разрешение получили.

— Вот и хорошо. Этак, может, и вовсе приживетесь.

— Да я не возражаю, — сказала Лида.

Они посмотрели друг на друга и понимающе улыбнулись.

3

В деповском домике было тесно и душно. Говорили азартно. Одни соглашались с новым способом езды сразу, не подвергая его никаким сомнениям. Другие соглашались, но с оговорками, предлагая сперва организовать более сильный контроль за содержанием техники. Были и такие, которые советовали не торопиться с окончательным решением, а посмотреть, как отнесутся к этому делу в других депо. Категорически возражал один лишь Сазонов-старший. Он сидел недалеко от стола и почти каждому выступающему бросал реплику:

— Легкой жизни ищете? Понятно. А вы бы лучше о машинах подумали! Каково им будет без хозяина!

Алтунин долго молчал, выслушивая мнения машинистов. А когда Мерцалов предложил прекратить разговоры и немедленно одобрить новый способ вождения, Прохор Никитич встал и, как всегда, неторопливо сказал:

— Я полагаю, что прекращать разговор не следует. Да и не в одобрении дело. Нам нужно хорошо понять главное. Ведь сменная езда потребует от машиниста чистых рук и честного сердца. Без этого мы далеко не уедем. Даже с места не сдвинемся. А чего доброго и назад сдадим. Да, да. С фальшивой совестью успеха добиться невозможно. Кто думает иначе, глубоко ошибается.

— Правильно! — оживился Сазонов-старший и, торопливо одернув коротенький китель с ярко начищенными пуговицами, стал настойчиво пробиваться к столу.

— Куда ты, Никифорович? — забеспокоились вокруг, — Самочинно выступать что ли решил?

— Не самочинно, а по закону.

— По какому закону? Записаться прежде надо!

Сазонов-старший выпрямился, наскоро пригладил жиденькие волосы и, посмотрев на Алтунина, сказал:

— Согласен я с вами, Прохор Никитич. Ежели дадим соловьям волю, сами попадем в неволю. Это уж точно. Шибко нечистые руки есть у отдельных субъектов. И потому никак невозможно в настоящий момент лишать тепловоз хозяина.

— Да не так вы меня поняли, — возразил Алтунин.

Оратор несколько стушевался, но тут же собрался с мыслями, сказал, пожимая плечами:

— Может, и не так. Не спорю. Но данному вопросу объявляю полное несогласие. Не знаю, помнят ли другие, а я не забыл, как однажды уже пытались внедрять эту вашу сменную. Вот здесь, на нашей дороге. А что вышло? Ничего. Одна бесхозяйственность образовалась. Были машинисты, а стали наездники. Чуть не за месяц все депо паровозами заставили. Словом, отступка получилась явная. Пришлось стрелки назад переводить.

Молчавший до сих пор Сазонов-младший вдруг тряхнул шевелюрой и с раздражением крикнул:

— Когда это было, батя? Четверть века назад!

— Но все же было, — повысил голос Александр Никифорович, — значит урок имеется.

— Старый больно урок-то, — стоял на своем Юрий. — Теперь у людей совсем другое сознание.

— А мы что же, по-твоему, несознательные тогда были?

— Как сказать. Сознание, конечно, имелось, но не такое.

Реплики Юрия привели Сазонова-старшего в ярость. Он сжал тонкие морщинистые пальцы в кулак и замахал им с таким пылом, что сидящие на первых стульях мигом отодвинулись назад.

— Мальчишка ты зеленый! Выскочка! — завопил Александр Никифорович. — Ишь чего придумал. Сознание у него выше отцовского. Да ты знаешь, кто тебе Советскую власть добывал? Кто первые пятилетки строил? Это что же, несознательные элементы были? Значит, ты самый что ни на есть сознательный? Тогда я смотреть на тебя, поганца, не желаю. И сидеть с тобой рядом не буду. Уйду!

Не переставая размахивать кулаком, он протиснулся к раскрытой двери, с усилием шагнул через порог и вдруг остановился, словно попал в какую-то невидимую густую сеть. Она спеленала ему тело, качнула в одну сторону, в другую, прижала к стене, потом опустила на хранившие дневное тепло дощатые ступеньки. Собрание теперь бушевало где-то далеко, далеко. Казалось, его относило не то ветром, не то другой какой силой. Александр Никифорович улавливал только голос Юрия. А может, даже не улавливал. Может, просто в голове отдавалось то, что уже было высказано сыном в репликах. Это вероятнее всего.