Скорость

— Еще что? — спросила Лида. Ей было и смешно, и горько. А главное, она не знала, что ответить на такое категорическое обвинение. Она просто повернулась и ушла в детскую, плотно закрыв за собой дверь.

Оставшись один, Петр до боли в пальцах сжал край подоконника. Никогда еще он так не злился на самого себя, как сейчас.

Через некоторое время, когда сын заснул и Лида вышла из спальни, обиженно опустив голову, Петр взял ее за руку.

— Ты напрасно сердишься, — сказал он уже виноватым голосом.

— Не нужно, — остановила его Лида. — Я уже сказала, что радоваться беде друга, по меньшей мере, унизительно.

Сделалось очень тихо. Лишь пузатый будильник на тумбочке считал и считал секунды. Да где-то на улице натужно гудел трактор, тянувший, вероятно, прицепы с тяжелым грузом.

Петр долго стоял посредине комнаты, о чем-то думая, и вдруг снова повернулся к жене.

— А ты зря защищаешь Синицу. Заслужил и пусть отвечает. Пусть проработают. Не с меня же одного пуговицы рвать.

У Лиды в глазах затрепетали беспокойные огоньки. Она хотела что-то сказать, но Петр опередил ее:

— Ладно, ладно! Я ведь знаю Алтунина. Он за порчу локомотива голову снимает. И хоть ты ему десять скоростемерных лент представь, все равно не поможет. Такой он уж человек.

Но Петр ошибся. Утром на общей планерке локомотивных бригад в красном уголке начальник депо доложил, что Синицын не нарушил никаких норм движения и что обвинять его в порче электродвигателей нет никаких оснований.

— Спасаете любимчиков! — вырвалось у Мерцалова. Все повернулись к нему. Начальник депо тоже настороженно поднял голову.

— У вас есть какие-нибудь доказательства? — спросил он, не изменяя спокойного тона.

— Чего доказывать? И без того все ясно!

— А мне не ясно, — сказал Алтунин, прищурившись. — Я больше склонен предполагать, что двигатели подорваны раньше, при более трудных рейсах.

— На меня, значит, киваете? — догадался Мерцалов. — Ну, нет, не выйдет!

В зале начался ропот. Одних поведение Мерцалова возмущало. Другие говорили, что теперь обвинять человека поздно. Неожиданно покрыл всех голос Юрия Сазонова.

— Почему поздно, товарищи! Видно же все по сгоревшей обмотке якоря! И заключение комиссии есть!

Кровь ударила в лицо Мерцалова.

— Молчи! — крикнул он во весь голос, двинув кулаком по спинке стула. — Шкуру свою спасаешь!

Сазонов попытался было встать, но сидящий рядом Дубков удержал его за руку.

— Ну, ничего, — сказал Юрий, блеснув глазами на обидчика. — Потолкуем на летучке.

— Давай, давай! — не унимался Мерцалов. — Я тебя, праведника, тоже выведу… Я тебе покажу, как по чужим женам ходить. Ах, ты, Иисус Христос новоявленный!

— Прекратите! — сказал Алтунин. — Иначе я попрошу вывести вас отсюда.

Мерцалов, тяжело дыша, опустился на стул. В зале еще шумели:

— Обсудить! Обсудить!

— Правильно, — сказал Алтунин и после небольшой паузы стал продолжать докладывать о первой неделе сменной работы локомотивных бригад. Он приводил какие-то факты, называл фамилии, заставлял кого-то вставать и давать объяснения.

Но все это словно не касалось Мерцалова. Он сидел, как во сне, и думал об одном: почему же никто из товарищей не поддержал его? А может, ему просто, не удалось ничего расслышать в шуме? Нет, нет, он слышал всех. И даже видел, как Роман Филиппович взял под свое крылышко Сазонова. Хорош тоже этот Роман Филиппович… Свой называется… тесть.

Глухо, будто из другого зала, доносились до Мерцалова неторопливые слова Алтунина о режимных картах, которые должны помочь машинистам водить поезда гораздо экономнее, чем сейчас, о внимании и требовательности друг к другу. Потом кто-то спросил о здоровье Сазонова-старшего. Кто-то предложил навестить его после планерки. А Мерцалов снова подумал: «Странно все же получается». Он тяжело повернулся на стуле и, не дождавшись окончания планерки, вышел на улицу.

Здесь было, хотя и жарко, но не так душно, как в помещении. У крыльца гулял ветерок. Пожилая женщина в сером фартуке поливала из резинового шланга асфальтовые дорожки. Мелкие брызги долетали до Мерцалова, и ему приятно было ощущать их на руках, на лице.

Неожиданно он увидел Римму. Она только что вышла из столовой. Походка у нее была, как всегда, легкая, танцующая. Лицо казалось гордым, независимым.

— Римма! — не зная зачем, позвал Мерцалов.

Она повернулась и удивленно выгнула брови.

— Как ты осмелился? Все время не замечал, обходил и вдруг?..

— А ты ничего не думай, — сказал он глуховатым голосом. — Я просто злой сейчас.

Римма улыбнулась:

— Ох, как страшно! Перепугаться можно!

— Да я не пугаю, — сказал Мерцалов. — Мне обидно. Только что за ваши тяжеловесные поезда прорабатывали. Все грехи на меня валят.

— Завидуют они тебе. А ты не слушай. — Римма предусмотрительно покосилась по сторонам и заговорила вполголоса: — Сергей Сергеевич тебя знаешь как ценит? На каждом диспетчерском совещании только и слышим: «Мерцалов, вот это сила! Вот это мастер своего дела!»

— Правда?

— Чудной ты, Петя. Мне ведь тоже приятно, когда о друге говорят хорошее. — Она склонила голову и носком туфельки ковырнула песок. Потом, загадочно прищурившись, шепнула: — Я даже секретное задание получила.

— Какое же?

— Помочь тебе перекрыть прежний рекорд.

У Мерцалова приятно заныло в груди. Чтобы не выдать этого, он спросил серьезно:

— Зеленая улица будет?

— Конечно, — ответила Римма. — Для тебя, да не сделать… — Она еще раз ковырнула туфелькой песок и заговорщически подмигнула: — А ты все злишься на меня, да? Чудной. — И, вздохнув, медленно пошла к мосту.

Мерцалов посмотрел ей вслед, подумал: «Не пойму я ее никак». И ему впервые стало жаль ее.

8

По пути в депо Елена Гавриловна встретила Лиду с ребенком на руках. Посмотрев ей в лицо, настороженно спросила:

— Почему одни путешествуете?

— Да так получилось. Петя в рейсе. Маме нездоровится.

— Ах, вон что!.. А я ведь подумала: неприятность какая дома… И вчера тоже беспокоилась…

Лида удивленно захлопала ресницами, не понимая, почему у нее дома еще вчера должна была произойти какая-то неприятность? «А может, Чибис знает что-нибудь про Петю?» — подумала она. Но спросить не успела, потому что Елена Гавриловна очень быстро перевела разговор на другое.