Скорость

— Если обидел — извините, — попросил Алтунин тихо, почти по-домашнему. — У меня ведь зла нет. Я откровенно.

Елена Гавриловна молчала, но всем своим видом как бы говорила: «Да разве я не понимаю этого».

— А теперь у меня к вам личная просьба, — сказал вдруг Прохор Никитич и взял Елену Гавриловну за руку.

Лицо ее вмиг вспыхнуло, зарумянилось. Каким-то радостным предчувствием наполнилось сердце.

— Ну, какая просьба, говорите?

Прохор Никитич непривычно склонил голову.

— Видите ли. Через час я уеду с Юрием Сазоновым. Проверить надо его новшества. А Наташа собирается в пионерский лагерь. Вот я и хотел попросить вас…

— Вот и опоздали, — ответила Елена Гавриловна. — Мне уже Наташа все сказала. И мы уже с ней сговорились… Так, что…

— Спасибо, — кивнул Прохор Никитич.

Елена Гавриловна сбежала по лестнице не чувствуя ног. Так же быстро пересекла деповский двор и лишь перед крыльцом домика вдруг спохватилась: «Что уж я совсем в девчонку превратилась». Но не выдержала, улыбнулась. И долго потом счастливая улыбка не сходила с ее лица.

9

— Держись ты, ради бога, за камни!

— А я не буду!

Римма шла по самому краю старой крепостной стены, уверенно переступая через острые выступы и отважно балансируя руками. А Зиненко неотрывно следил за ней снизу, готовый каждую секунду поймать ее в случае оплошности.

Стена была невысокая, всего метра полтора-два, а местами и того меньше. Иссеченная резкими степными ветрами, высушенная солнцем, она уже доживала свой век, словно израненная и покинутая на месте сражения кольчуга воина.

Светила луна, медленно поднимаясь на середину неба. Над развалинами стояла прозрачная зеленоватая дымка, и силуэт человека вырисовывался очень отчетливо.

— Слушай же, Римма, — сказал Зиненко. — Слезай немедленно.

Она рассмеялась и хотела забраться еще выше, но в это время послышался шум крыльев. Огромная птица вырвалась откуда-то из глубины развалин и, сделав круг, налетела на возмутительницу спокойствия, зло зашипела, угрожающе защелкала сильным клювом.

— Аркади-и-ий! — умоляющим голосом позвала Римма и, сталкивая мелкие камни, быстро спрыгнула на землю. — Спасай, Аркадий. Меня похищают.

— Это сова, — сказал Зиненко.

— А она кусает?

— Непослушных, безусловно.

— Тогда бежим.

Римма взяла своего спутника за руку и потянула в степь, которая отсюда, с крепостного вала, казалась придремавшим затоном.

Римма была сегодня особенно веселой. Зиненко заметил это еще в городе возле кино, когда решали, на какую картину пойти.

— Мы не пойдем в кино, — заявила вдруг Римма. — Мы будем гулять. Нет, мы будем летать.

И теперь ее трудно было удержать. Даже через густые сплетения ковыля и чилиги она перепрыгивала легко и быстро.

Наконец, на песчаном холмике Зиненко остановил ее и долго смотрел в лицо. Бледноватое от лунного света, загадочно улыбающееся, оно было еще красивее, чем днем. И вся она в легком шелковом платье, прилегающем к ее стройной и гибкой фигуре, казалась ему совсем необычной. Он любовался ею и не скрывал этого.

— Ну, как ты, Римма?

А она все улыбалась, будто спрашивала:

— Что «как», что?

И, протянув руки, неожиданно прижалась к нему, словно затрепетала.

…Когда Римма пришла в себя, луна уже стояла на самой середине неба. Неподалеку в низине хрипловато и сонно вздыхал коростель.

— Как же я домой теперь вернусь, — пожаловалась Римма, расправляя помятое платье.

Он взял ее тихо за руку, сказал:

— Ты пойдешь ко мне. Ладно?

И они побрели, теперь уже неторопливо, обходя канавы и кочки, выбирая не сильно затравевшие места.

На окраине города Зиненко остановил такси. Шофер замахал руками:

— Спешу, понимаете? Заказ!

Зиненко, не выпуская из рук дверцы, быстро втолкнул Римму в машину. Шофер выходил из себя:

— Вы что, товарищи? Налет? Статью захотели?

— Да имей ты душу. Не за себя ведь стараюсь. Женщина!

Шофер зло выругался, нажал на газ и уже на ходу крикнул:

— Куда? Говорите скорей!

В новой двухкомнатной квартире Зиненко вещей было мало: стол, кровать, приемник с тумбочкой и четыре полированных под орех стула. И еще оказался у него электрический утюг, который он взял днем у соседей и не вернул, потому что соседи куда-то ушли, закрыв квартиру на ключ. Увидав утюг, Римма просияла.

Она сбегала в ванную комнату и переоделась в пижаму Аркадия. Но и в ней, не по росту широкой и длинной, Римма выглядела царицей.

Потом они сидели за столом и пили шампанское, оставшееся от недавнего новоселья. Римма, не отставая от Аркадия, выпила раз за разом два бокала, рассмеялась, как тогда на крепостной стене, и весело закружилась по комнате. С подоконника упали на пол какие-то бумаги. Она собрала их, прочитала первые попавшиеся на глаза строчки: «Таков ли Кирюхин, каким он себя считает?» Посмотрела на Аркадия.

— Это что, письмо куда-то?

— Нет, — спокойно ответил Зиненко. — Это пока мои размышления.

Римма прочитала дальше, и вся веселость ее мгновенно пропала.

— По-моему, ты просто не узнал еще Сергея Сергеевича, — сказала она серьезно. — О таком человеке и вдруг…

— Что вдруг? И совсем не вдруг. И ты напрасно восстаешь.

— И буду восставать, — все больше расходилась Римма. — Ты знаешь, какой это человек, Сергей Сергеевич? В отделение — он, в депо — он, везде на линиях — он. Сила! А уйди Кирюхин завтра из отделения, уверена — посереет все, затихнет и сделается будничным.

— Интересно ты рассуждаешь, — сказал Зиненко, внимательно следя за тем, как меняется выражение лица у Риммы. — Очень даже интересно. Значит, Кирюхин это Кирюхин, а мы так себе… винтики…

— Не знаю, кто мы, но Сергей Сергеевич руководитель настоящий. И ты зря моего отца настраиваешь против Сергея Сергеевича.

Чувствуя, что разговор может привести к ссоре, Зиненко попытался отшутиться. Однако Римма не сдавалась и в конце концов с обидой заявила:

— Я пойду. Пора.

— Ну зачем же так, — сказал Зиненко. — Все было вроде хорошо.