Сквозь ночь

В вагончике на дощатой стене висит гитара, валяется десяток книг из присланных на целину подарков, — читать некогда. Некогда и в волейбол играть, а ведь первым делом оборудовали площадку — разровняли, врыли березовые шесты… Теперь к одному из них дед-водовоз привязывает кобылу, а второй обломали.

В стороне от вагончика стоит десятиместная палатка; с другой стороны на опаханной площадке сложены бочки с горючим. Вокруг же — куда ни глянешь — степь да степь, плоская, курящаяся мутной дымкой до самого горизонта.

Днем и ночью там гудят тракторы, — издали они кажутся букашками в безбрежном просторе. За каждым из них медленно разматывается лента свежевспаханной земли, будто плоской малярной кистью ведут по рыжему покрову вековых ковылей, исподволь окрашивая степь новыми, фиолетовыми тонами.

А на засеянных весною массивах выходит в трубку, выбрасывает колос первая целинная пшеница.

6

Огурцы с помидорами так и не оправились после майского мороза. Мухамедьяр Закирович по этому поводу сказал:

— По-казахски даже такого слова нету — овощи. — И расхохотался. — Хлеб, мясо, рыба — пожалуйста, есть. А овощи — нету такого слова.

— Будет, — упрямо пообещала Вера.

— Ну, это очень приятно, если будет, — вежливо сказал председатель, прощаясь с девчатами.

Они вернулись на усадьбу, и директор тотчас определил их в бригаду: Веру — учетчицей, Аллу — стряпухой.

И они стали жить в таком же вагончике, в каком жила Клава, разгороженном на две неравные части; в большей половине спали парни, и среди них — Алексей.

Похудевший, замасленный и закопченный, он по-прежнему звал Аллу землячкой; подставляя миску, подмигивал: «Погуще сыпь, не жалей», улыбался; иногда, озорничая, даже обнимал ее. А в свободную минуту уходил с Верой к озеру, синевшему за вагончиком в ложбинке, и сидел с ней там под одинокой, будто именно для этой цели залетевшей сюда, искривленной ветрами желтокорой березой.

Однажды, вернувшись с таких посиделок и укладываясь в темноте, Вера тихо спросила:

— Не спишь?

— Нет, — отозвалась Алла.

— Я, Алка, замуж, наверное, выйду, — сказала Вера, помолчав.

— Да? — проговорила Алла. — Что ж, поздравляю.

Она полежала, сдерживая сердцебиение. Потом спросила:

— Где же вы жить-то будете?

— Ох, не знаю, не знаю, — прошептала в темноте Вера. — Ничего не знаю… Леша говорит, к осени два восьмиквартирных на усадьбе соберут. Получим, наверное…

— А пока здесь поселяйтесь, — поспешно сказала Алла. — Я и в палатку перейти могу. Отгорожусь как-нибудь.

— Ну что ты, — сказала Вера. — Куда тебе в палатку, неудобно ведь.

— Нет, нет, — перебила Алла, — обязательно поселяйтесь, чего там…

И вдруг зарыдала. Горячие слезы полились как-то сами собой, будто переполнялось что-то внутри. Она ткнулась лицом вниз, закусила зубами одеяло. Но рыдания, похожие на кашель, неудержимо рвались наружу, она захлебывалась, вздрагивая всем телом, пока все не кончилось так же внезапно, как началось. Вера стояла на коленях рядом, обнимая ее за плечи, и беспрерывно шептала:

— Ну что ты, Алка, успокойся, выпей, что с тобой?..

Алла глотнула в темноте из кружки солоноватую теплую воду. Поднявшись с колен, Вера села рядом с ней.

— Ничего, — сказала Алла, вытирая углом подушки лицо, — это пройдет. Ты ложись.

Но Вера не уходила, сидела обняв ее, и Алла заговорила. Слезы как бы промыли дорогу словам, давно ждавшим выхода.

— Тяжело мне тут, — говорила она, — трудно, степь, пылища, тоска… Уехала бы, да возвращаться стыдно, поверишь?.. Ты, помнишь, сказала как-то: «У каждого свой призыв». Это верно, конечно, вот я и думаю: мой-то призыв какой? Зачем я здесь, именно здесь? Ты ведь толковая, во всем разобраться можешь, вот и скажи мне, только по-честному: ведь и без меня обошлось бы тут, правда?

— Допустим, обошлось бы, — сказала Вера.

— А без тебя?

Вера помедлила!

— И без меня, вероятно, — вздохнула она.

— Вот в том-то и дело. — В чем же?

— Ну, в этом самом… Чтобы сознавать себя необходимой, так ведь?

Обе помолчали.

— Ждешь чего-то необыкновенного, веришь… — проговорила Алла. — Ну, работа, хлеб, суп, мяса кусок пожирнее, платье новое… Ведь это не все еще, правда? Строить, едой запасаться — ведь это и муравьи умеют.

— Еще бы, — усмехнулась Вера, — среди них даже огородники есть, вроде нас с тобой. Я в книжке одной читала про термитов африканских, — грибные питомники, представь себе, в гнездах устраивают. Пашут, боронуют лапками, удобрения вносят, поверишь? Чуть ли не квадратно-гнездовым способом грибницу сажают… — Она негромко засмеялась в темноте. — А мы вот с тобой вырастим на будущий год огурцы с помидорами, Мухамедьяру Закировичу наперекор, глядишь, слово новое в казахском языке образуется, и ведь все равно мало нам этого будет. До смешного мало… Странное все-таки существо человек, правда? Чужой бедой печалится, счастью чужому радуется.

Алла тихо вздохнула. Вера наклонилась и притронулась к ней прохладной щекой.

— Хватит, пожалуй, философствовать, а то уж подъем скоро, без завтрака бригаду оставим.

Осторожно переступая босыми ногами, она прошла к своему тюфяку и легла. Но обе долго еще не спали, глядя в темноту и стараясь дышать ровно, как дышат спокойно спящие люди.

7

Настал сухой, жаркий, ветреный июль. Вдоль мглистого, будто подпаленного снизу горизонта гуляли по кругу, ввинчиваясь, в небо, косые смерчи. Белокрылые коршуны висели над степью, высматривая сусличьи норы. Комбайны выстригали желтую гущу поспевших хлебов, на ходу ссыпая зерно в кузовы автомашин, оставляя за собой жесткий ежик стерни и лежащие рядами кучи соломы.

Бригадир Рыбачук раздобыл где-то старый армейский термос — возить обед комбайнерам, и Алла возила, пристроясь на передке водовозки. Однажды, возвращаясь с пустым термосом, она ехала напрямик по жнивью, трясясь на крупных, спекшихся комьях и глядя, как впереди, за двумя согласно идущими тракторами, движется, вырастая, зацепленная волокушей вздрагивающая соломенная гора, на вершине которой топчутся трое ребят. Поравнявшись, она увидела Алексея, сидевшего в кабине одного из тракторов; он выглянул, улыбнулся, помахал ей рукой. Она махнула в ответ, обгоняя, а через какую-нибудь минуту, обернувшись на крик, увидела, как в пространстве между тракторами, со странным звуком, похожим на треск рвущейся ткани, бегут назад по жнивью оранжевые языки, оставляя за собой черно-седые дорожки. Она сразу не поняла, в чем дело, а ребята, скатившись со своей зыбкой вершины, бежали, дико крича, к тракторам, и тут вся движущаяся гора соломы как бы вздохнула изумленно, полыхнув оранжевым, и загудела, охваченная огнем.

Дальше все пошло кувырком. Алексей, выскочив из кабины и забежав назад, стал отцеплять трос волокуши, но в это время второй трактор дернул и двинулся, уходя от беды. Алексей отпрянул, тряся окровавленной рукой и крича, — его «ДТ», влекомый тросом, сдирая траками щетину стерни, полз назад и вкось, в оседающую, гудящую пламенем гору.

Алла на секунду прикрыла от страха глаза, а открыв их, увидела, как Алексей ринулся за своим трактором, и, не помня себя, прыгнула с водовозки и побежала. Но Алексей и сам остановился, пригнувшись и закрываясь локтем; его «ДТ» врезался в пылающую гору, разбрасывая снопы искр и разваливая ее. Затем оттуда оглушающе грохнуло, дымно-огненные ручьи взметнулись кверху и с новой силой побежали по жнивью, туда, куда гнал их ветер.