Следователи
Шрифт:
Видимость была хорошей. Тянувшиеся на много километров вокруг дома, казалось, нигде не заслоняли друг друга.
Мысль снова увела ее: «...Но, хотя он пьет и нуждается в деньгах на выпивку, взятые им пятьдесят копеек — только штрих! Он приходил не за мелочью. Решающим был, наверное, тот визит к Паламарчукам. Переливчатый звук бамбуковых стаканчиков. Богатая люстра. Хрустальные ладьи, салатницы. Бьющее в глаза благополучие. Разговоры об оставленном горбуном-протезистом сказочном богатстве... И стражем всего не свирепый джинн, а самый что ни на есть обыкновенный мальчик, который один в квартире с половины третьего до четырех дня, пока не приходит
Шивене представила, как, направляясь на Виршулишкес четырнадцатого, преступник, может, даже надеялся на то, что ему что-то помешает. Он не взял с собой орудий преступления. Все, что он использовал, лежало в кухне, в маленьком выдвижном ящике кухонного стола. Может, даже звоня в дверь, он все еще думал, что ничего не произойдет. И только переступив черту, понял, что сжег мосты. Поэтому все было таким нескончаемо тяжким для мальчика.
«А может, он циничнее, решительнее? Удачливее? «Управился» до половины четвертого, еще до того, как соседка снова вышла с коляской. Его не видел дважды подходивший к подъезду Желнерович. У него были все основания считать, что все обошлось. Может, только несколько мазков крови на одежде или царапин. Следов он не оставил, потому что в квартире, должно быть, не снимал перчаток. А потом постирал их или уничтожил. Прошел день, другой. Шесть дней... Сейчас, наверное, спокоен».
Геновайте «отоварилась» в универсаме на Раудоносёс-Армийос. Народу было немного. В хлебном отделе ждал сюрприз — любимый хлеб «паланга». К тому же еще теплый. «Белорусский» сыр. В прачечной посетителей оказалось тоже мало. Почти не пришлось любоваться схемами пришивания меток, отогнутыми уголками простыней, пододеяльников.
У выхода какой-то мужчина нудно спрашивал всех:
— Как проехать на Танкисту? Я на «Волге»...
Ему объяснили:
— По Панярю.
— Там знак!
— Под знак не надо.
Геновайте показалось — это писатель, книгу которого она так и не смогла дочитать. Она увильнула от расспросов.
«Скорее бы наступало завтра!..»
Дома, раскладывая чистое белье, она нашла в кармане кофточки смятую записку Раймундаса. Забыла ее вынуть, когда сдавала белье в прачечную. «Мама, — писал сын, — купи, пожалуйста, два фломастера, синий и красный. И еще тетрадей...» «Не забыть бы купить... — подумала Геновайте. — А каково качество стирки! Текст сохранился полностью...» Теперь к ней пришла уверенность: «Завтра все пойдет хорошо!»
Из блокнота следователя.
Латинская юридическая фразеология
Никто не должен получать выгоду от совершенных преступлений.
Преступления против естества — суть тягчайшие.
Чтобы немногие пострадали, но чтобы все боялись наказания.
Наказание должно быть тем строже, чем интенсивнее злая воля.
Безнаказанность приводит к совершению еще более тяжких преступлений.
К ребенку нужно относиться с величайшим уважением.
Первым в кабинет вошел брат Паламарчука — Борислав, дядя убитого мальчика. Высокий, как у Паламарчука-старшего, свод черепа с начинающейся узкой, от лба к затылку, плешью; тот же чуть сваленный на бок нос; очки
с толстыми стеклами. Он остановился у двери. Был немногословен.— Мне передали, чтобы я привел Юргиса. Он здесь, в коридоре. Я могу идти?
— Пожалуйста, подождите, — попросила Шивене.
— Мы здесь с девяти. А мне еще на кладбище!
— Но прокуратура работает с десяти часов.
— Нам так передали.
— Хорошо. Попросите ко мне Юргиса.
— Юргис!..
Тот вошел в кабинет. Высокий, тяжелый. На вид не больше тридцати. В глазах животный страх. Глыба на подворачивающихся, точно ватных ногах. Он остановился посреди кабинета.
— Садитесь.
— Я постою... — он смотрел на следователя, как на хирурга, который должен объявить последний страшный диагноз.
— Берите стул.
Он сел. Руки его дрожали.
— Расскажите о вашем визите к Паламарчукам... — Она могла и не спрашивать, Юргис все равно не слышал. Ему казалось, что он заговорил первым.
— Я все расскажу. Я ночь не спал, когда мне передали, что в прокуратуре интересуются... Это было с месяц назад. Жены не было, только я и тесть. Зашел Борислав Паламарчук. Вместе работаем. И сестра его в нашем цехе... «Чего дома сидеть? Пользуйся...» Тестю сказали, что вызвали на работу. Сначала пошли в бар. Потом Борислав предложил заехать к его брату... — он судорожно глотнул. — Отправились туда. Сидели... Потом транспорт прекратил работу. Прошу, не сообщайте жене! Это ведь только раз стоит выйти из доверия!..
— Выпиваете часто?
— Я? Совсем не пью.
Раздался звонок. Репин.
— Он у вас? В кабинете?
— Да. Какие новости?
— Мне кажется, пустой номер. Под каблуком у жены и тестя. Держат его в ежовых рукавицах.
— Как материально?
— Обеспечен. «Запорожец» последней модели. Тесть — пенсионер республиканского значения. Ко мне есть что-нибудь?
— Вызовите сестру Паламарчука, она работает на заводе в том же цехе. Антоновас допросит. Перечень вопросов у него есть.
— Понял, — инспектор положил трубку.
— Что со мной будет, следователь? — Юргис буквально прорыдал эти слова. Он достал из кармана бумагу. — Я здесь все написал. Больше этого не повторится.
Шивене взяла объяснение.
— Успокойтесь. Идите. Поговорим потом.
— Вы не скажете жене, следователь? — он заплакал.
Несколько минут Шивене молча смотрела в огромное, во всю стену окно. Эти громадные окна были притчей во языцех в прокуратуре города и республики. О них часто говорили. Чтобы проветрить помещение, надо было оттянуть снизу вверх укрепленную в середине на шарнирах громоздкую фрамугу. А зимой... Когда-то Шивене поклялась, что разыщет строителя, облагодетельствовавшего их такими окнами. И действительно нашла. Он проходил свидетелем по какому-то делу — маленький щуплый человечек, столько лет владевший их умами и разговорами. Он и не подозревал о причиненных им неприятностях.
Шивене услышала, как приоткрылась дверь. Борислав Паламарчук.
— А я все сижу в коридоре, следователь! — Голос кроткий. Так чистый Авель, должно быть, явившись во сне жестокому Каину, вопрошал незлобиво, благостно: «Где убиенный тобою брат твой, Каин?» И Каин просыпался в холодном поту. — И, между прочим, с девяти часов!
Глаза Паламарчука за толстыми стеклами очков глубоко запавшие, но сами зрачки сильно увеличены. Лицо чистое. Но справа на щеке, у глаза, Геновайте разглядела две еле заметные тонкие линии. Даже не линии — тени их.