Следователи

— Может, пиджак?

— Завтра узнаем, если будет постановление о выемке.

— Я подготовлю.

— Мне кажется, мы на верном пути. Бывшая жена характеризует его отрицательно. Если даже пятьдесят процентов этой характеристики подтвердятся, не надо никого больше искать. Как она выразилась, любит только свою собаку.

— Он держит собаку?

— Боксера. Я видел: хороший пес.

— Что же все-таки сказала жена?

— Пьяный выгонял из дома, грозил убить. Ночевала с ребенком на вокзале. Наутро приходил, просил прощения. Часами стоял на коленях. Через месяц все начиналось сначала.

— Какие у него взаимоотношения с сестрой?

— С матерью Геннадия? Весьма холодные с его стороны.

— А с племянником?

— Геннадия игнорировал. Сестру это очень обижало. Она много делала для брата, помогала материально. В последнее время он не работал. Опустился.

— На что он жил?

— Заложил вещи, выкупить не смог. Мать в деньгах отказала. Одно непонятно... — Буславичус помолчал, видимо, прикуривал. — Если он причастен к убийству, зачем ему забирать документы? Это ведь доказательство того, что он заходил к Геннадию! Умнее было бы их оставить.

— Да. Надо его допросить. И как можно скорее.

— Из отдела уже послали в Виевис. На всякий случай я взял у жены его фотографию. Для опознания и розыска.

Около двух ночи, когда Геновайте попросила Антоноваса передвинуть тахту, между спинкой и матрасом она заметила пачку бумаг. Перенесла на стол. В глаза бросился печатный текст.

— Документы!

— Видите, — сказал Паламарчук. — Желнерович ни при чем!

Шивене одну за другой просмотрела бумаги. Удостоверение на право управления автомобилем, постановление о наложении штрафа, копия приговора народного суда... Одна из строчек приговора отчеркнута карандашом: «...наносил удары по голове жене — Желнерович Н. А...»

— Меня вызывали? Я Оливетский.

— Садитесь, — Шивене указала на стул.

— Спасибо.

Оливетский устроился спиной к окну, судорожно зевнул. Геновайте отметила, что он низкого роста, на щеке родинка. «Мужчина, которого видела Наташа Адомавичуте четырнадцатого у подъезда, был среднего роста, — подумала она, — без родинки».

— Знаете, в связи с чем вас вызвали?

— Ломаю голову. Еще со вчерашнего вечера... — У Оливетского были правильные мелкие черты лица, красные прожилки в глазах. Держался он суетливо.

— Где вы были четырнадцатого?

— А-а... — во взгляде его проскочила досада. — По поводу Рукаса!

— Подробнее, пожалуйста... — Фамилия «Рукас» ни о чем не говорила Шивене, но она предпочла, чтобы Оливетский сам объяснил значение вырвавшихся у него слов.

— Я помогал ему в приеме стеклотары.

— На работу не ходили?

— У меня больничный лист. Давление... Короче, решил заняться трудотерапией.

— На приеме стеклотары?

— Грузил ящики и прочее. Мы работали на выезде. С машиной. Киртимай, Науйининкай... — он говорил не очень внятно. — Большое, кстати, дело сделали. Перевыполнили план!

— Вас интересовал только план?

— Нет, конечно. Я коплю деньги на машину... — он рассчитывал, что произведет впечатление. — Но вы, ей богу, напрасно вызвали! — он одним махом перескочил к концу событий. — Мы с Рукасом помирились.

— Об этом мне судить. Подробнее, пожалуйста.

Оливетский вздохнул.

— Небольшая царапина здесь, — он коснулся переднего брючного кармана. — Рукас сам расскажет.

— Ссора?

— Собственно, мы не ссорились. Зашли в столовую. Я заказал цепелинай, плокштайнис... Уважаю, признаюсь, литовскую кухню и люблю поесть. Бутылочка была с собой. И тут Рукас начинает читать мне мораль! А сам уже еле сидит!

Оливетский подробно говорил о том, что не представляло для следствия интереса, и обходил все, что считал для себя опасным. Шивене не перебивала.

— А у меня с собой ма-а-аленький ножичек. Карандаши точить. Рукас хватает его, начинает вертеть. Я прошу его быть осторожным, одновременно пытаюсь положить себе цепелинай и случайно прижимаю ему руку...

Все становится понятным.

— Ранение серьезное?

— У него? Что вы?! На пять-шесть миллиметров задело мякоть. Ма-аленькое пятнышко... — он свел пальцы, показал. — Кто-то как крикнет сдуру: «Человека зарезали!» Я, конечно, не побежал. Зачем? Просто отошел к раздаче. Между прочим, даже не заметил, как его увезли.

— В чем все-таки он вас обвинил? Из-за чего возникла ссора?

Оливетский замялся:

— Пятьдесят рублей пропало. Когда принимали стеклотару.

— Одной купюрой? — Шивене показалось, что она знает, в чем дело. «Видимо, та самая купюра, которую Паулаускас видел торчащей из бака для белья...»

— Возможно, — он отвел глаза.

— Вы живете с семьей? — спросила она.

— Конечно! Нормальная семья: жена, ребенок.

— У вас еще сын от первого брака?

— Да. Живет в Виршулишкес, — Оливетский внимательно посмотрел на следователя.

— Давно его видели?

— Вообще я там не бываю. Первая жена принципиально против свиданий.

— Геннадий погиб, — сказала Шивене. — Знаете об этом?

— Погиб?!

Она вдруг явственно увидела мелькнувшее у него в глазах чувство облегчения. Первая мысль Оливетского была все-таки об алиментах! Потом он изменился в лице:

— Как погиб?! Когда?

— Четырнадцатого марта. У себя в квартире.

Он сжал руками виски.

— Даже не верится!

Было трудно судить об искренности этой второй, последовавшей сразу вслед за первой реакции, от Шивене это и не требовалось. Как человек она не могла не сочувствовать. Задача же ее как следователя была четко определена законом. В свете этой задачи чувство облегчения, которое она разглядела у Оливетского, свидетельствовало в его «пользу».

— Какой ужас! — он привстал. — Вы отпускаете меня? Я должен поехать к Ольге. Может, надо помочь. Похороны, расходы...

— Я прошу пока остаться.

Она позвонила Буславичусу, который ждал в соседнем кабинете. Инспектор вошел не один — с четырьмя мужчинами. Шивене предстояло провести опознание.

В кабинете сразу стало тесно — не повернуться.

— Садитесь там, — Шивене показала двум вновь прибывшим на стулья рядом с Оливетским. — Можете выбрать места в любом порядке, какой сочтете нужным... — она посмотрела на Оливетского, но тот только махнул рукой. — А вы садитесь к столу, — двое других сели на указанное место. — Будете понятыми...

Шивене снова набрала телефон соседнего кабинета:

— Пусть заходят.

Через минуту в дверях появилась Наташа Адомавичуте в растянувшемся свитере, в короткой юбке и с плащом, перекинутым через плечо. Со времени их знакомства она уже освоилась в кабинетах городской прокуратуры и чувствовала себя здесь как дома. Позади семенила ее постоянно засыпавшая на ходу бабушка.

— Посмотри, Наташа, — предложила Шивене. — Здесь нет человека, которого ты видела четырнадцатого у подъезда?